Читать книгу "Один толстый англичанин - Кингсли Эмис"

– Ну право…

Грейс, прижав руки к груди и сокрушенно качая головой, смотрела на мужа, который на коленях переполз к соседней тумбочке и с треском распахнул дверцу. Паргетер приблизился к Роджеру с таким видом, словно сгорал от желания обсудить с ним погоду. Осторожно ступая, вошел Эткинс, держа на вытянутых руках дребезжащий и звенящий поднос со стаканами. Джо взглянул, как он устанавливает стаканы на стол и, вооружившись острым ножом, пытается срезать пластиковую пломбу с бутылки джина, и мгновенно позабыл о камине.

Вновь появилась Элен в сопровождении миссис Эткинс, Сюзан Клайн и Мечера, который рассказывал, и очевидно уже давно, о своем романе.

– Видите ли, больше всего они боятся, – повествовал он, глядя на приближающегося Роджера, – уронить на себя пищу. Поскольку это, вместе с общей их неопрятностью и неряшливостью, свидетельствует об их физическом недостатке. Поэтому в нашей потешной лавке для мигунов мы специально держим свитеры с пятнами супа на…

– Простите, что перебиваю, – сказал Роджер, – но что это за потешная лавка для мигунов?

– Это потешная лавка для мигунов-нищих, только они не знают, что она ненастоящая. Они-то думают, что это обыкновенная лавка, где продают кое-какие специфические вещи для… Ах да, мистер Мичелдекан, совсем забыл, что вы не слышали мой рассказ с самого начала. Мигунами мы называем слепых нищих. Разумеется, это весьма приблизительное название действий, которые многие из них производят своими глазами. Никогда они не пребывают у них в покое: их таращат и жмурят, ими вращают, вот так, – он продемонстрировал, как именно слепые вращают бельмами, – их трут, ну и прочее в том же роде. Так вот, в этой лавке есть все, что нужно: собаки-поводыри, чашки для милостыни с надписью «Забери обратно», а выбор темных очков поистине потрясающий. На стеклах изображены разнообразнейшие лозунги, выведенные белой краской: «Белые – козлы!» – это для мигунов-негров, «К чертям собачьим поганых евреев!», «Смерть вшивым ирлашкам!» и так далее – в зависимости от ситуации с национальными меньшинствами в том районе, где живет мигун. Кроме того, для постоянных клиентов есть секция, где продаются девочки – голенькие мане-кенчики, у которых, как говорится, все на месте, высотой в четыре фута девяносто пять дюймов, и тоже с лозунгами. На заднице: «Убери свои грязные лапы, извращенец безглазый!», а на животе…

– Но какой в этом смысл, ведь они ничего не видят? – спросила миссис Эткинс. – Все эти надписи на очках предназначены для других, тех, кто способен…

– Но в том-то вся и штука. Неужели не понятно? Это оскорбление, очищенное от всего личного, оскорбление ради оскорбления. Голая идея, ничего больше. Все равно что подкладывать в детскую больницу бомбу с часовым механизмом и заводить его на то время, когда сами вы уже будете на том свете. Делать же это, стремясь получить определенное удовольствие от той или иной реакции публики, значит потакать собственным прихотям и желаниям, собственным человеческим слабостям, тогда как меня интересует…

– А расскажите о «Затемнении», – попросила Сюзан Клайн.

– Я уже придумал этому другое название – «Черная дыра». Право, не знаю, Сюзан, может быть, не стоит об этом сейчас. Может быть, в другой раз.

– Что это такое – «Черная дыра»? – поинтересовалась Элен.

– Это такой кабак со стриптизом для мигунов, – весело рассмеялась Сюзан, – где стриптизерками работают жуткие страшилища, но, конечно, парень, который ведет шоу, представляет их как немыслимых красоток. Теперь ты продолжай, Ирвин.

– Ну… как только девица, самая косоглазая и прыщавая, какую только можно вообразить, снимает с себя набедренную повязку, герой романа обретает зрение и, естественно, видит все – и свой свитер в пятнах супа, и очки с надписью «Белые – козлы», и просвечивающие штаны…

– Каким образом он обретает зрение? – снова не выдержала Элен, которая слушала Мечера с таким пристальным вниманием, словно перед нею был Эрнст.

– С помощью богов, каким же еще? Они сжалились над ним. Боги всегда так поступают. Ты ведь помнишь историю слепого старика и его сладострастной жены у Чосера. Это очень похоже. Герой…

Роджер не стал слушать, как Мечер излагает собственную, препошлейшую, версию чосеровского «Рассказа франклина». Чем дольше этот парень говорил, тем знатней головомойку или взбучку хотелось ему задать, но для этого было еще слишком рано. Требовалась полночь, и чтобы все успели порядком набраться. К тому же не мешает получше прощупать противника, прежде чем идти на него атакой. Роджер отбросил идею огорошить его, смутить таким, например, вопросом, что же смешного он находит во всей этой белиберде. Тактическое чутье подсказывало, что Мечер более чем готов к такому повороту и легко выкрутится. Поэтому он предпочел наблюдать за женщинами. То, что Сюзан Клайн явно не чаяла души в своем отвратительном спутнике, неприятно поражало его. Хотя и не в его вкусе, она тем не менее была привлекательна, далеко не так, как Элен, но все же чересчур для этого умника, такого, видите ли, современного, такого оригинального, такого экстравагантного. Вечно хорошенькие женщины липнут ко всяким ужасным типам.

Почему же в таком случае Элен не липнет к нему, Роджеру, почему его многолетние усилия не имеют особого успеха? Конечно, он не считал себя по-настоящему невыносимым, разве лишь временами. Однако нужно обладать несравненно большей склонностью к самообольщению, чем он, чтобы не замечать очевидного, даже на первый взгляд: что Роджер Мичелдекан, эсквайр, все-таки чуточку несносней, чем, допустим, доктор Эрнст Банг. Беда в том, что Элен, как все женщины, не давала себе труда присмотреться к человеку. Поэтому он почти не имел шанса продемонстрировать ей важность таких, например, вещей, как интеллект, зрелость и индивидуальность.

Он тайком поглядывал на Элен. То, что он видел, заставило его желать, чтобы не существовало такой вещи, как секс. Светлая прядка соблазнительно выбилась из прически. Белое платье как будто село за последние час или два, стало ей чуточку тесно. Или такой вариант: она надула его, еще влажное от попавших брызг, в определенных местах велосипедным насосом. И при этом изображает просто женщину, довольную собой.

В миссис Эткинс, по крайней мере, не было подобного притворства. Она стояла в не слишком изящной позе, рассеянно глядя то на свой стакан, то на Мечера, то, реже, на мужа в другом конце комнаты, который без передышки смеялся. Роджеру казалось, что порой в ее широко распахнутых глазах вспыхивал настоящий интерес, хотя, даже если таковое действительно имело место, он никак не мог определить, куда в эти моменты был направлен ее взгляд. Выражением подавленности и усталости ее взгляд кого-то напоминал ему. Но, кого именно, вспомнить не удавалось.

Последовало приглашение к столу – ни минутой раньше, чем проголодавшиеся гости созрели для того, чтобы самим проявить инициативу. Полукруглой каменной лестницей все последовали вниз, в столовую, и Строд Эткинс умудрился по пути трижды споткнуться, причем однажды вцепился Роджеру в лацкан, чтобы не упасть. В столовой на окнах были задернуты шторы, не пропускавшие свет с улицы, – образец народного ткачества, как пояснила Грейс, в оловянных витых подсвечниках горели свечи желтого воска. Над широким очагом на полке красовалась глыба голубоватого камня, которой то ли индейцы, то ли эскимосы придали некоторое сходство с человеческой фигурой. Салфетки под приборами, вместо того чтобы, как водится, изображать ради просвещения гостей сцены первых заседаний Конгресса или же карту Пенфигвамии, были обычные льняные. Но не сами они интересовали Роджера, а то, что стояло на них. А на них стояли блюда с золотыми ободками, на которых горой высились раковины клемов, заполненные горячим крабовым мясом в сухарях. Эта картина, как и мысль, что во время обеда не слишком-то удобно договариваться с дамой относительно постели, примирили его с тем, что пришлось занять место между Эрнстом и миссис Эткинс на противоположном от Элен конце стола.