Читать книгу "Милый друг Натаниэл П. - Адель Уолдман"

К обоим Уилл относился со снисходительным великодушием, в котором, с ходом времени, все отчетливее проступало пренебрежение; Нейта он считал «истеричным». Ему нравилось, когда Нейт говорил «умные вещи», подкрепляя их водкой, текилой, «егермейстером», персиковым шнапсом или чем-то еще, что оказывалось под рукой. Особое удовольствие он испытывал, слушая перечисление колониальных названий африканских стран. «Ты просто заводная игрушка! – кричал он. – Давай еще! Еще!»

Нейту понадобилось немало времени, чтобы понять: «спасибо» – не единственный возможный ответ на предложенную Уиллом дружбу. Первый год он провел, по большей части, в компании друзей Уилла, открывших сезон охоты на удивительно легкомысленных и пустоватых девчонок, которые, хотя им вполне хватало энергии на походы под парусом и загородные уик-энды, шарахались не только от любого абстрактного разговора, но и от культуры в любой ее форме, не подразумевавшей выпивку или прогулку (включая фильмы с субтитрами и все, что попадало в категорию «перформанс»). Время от времени – и только с глазу на глаз – одна из этих загорелых, пышущих здоровьем девушек мельком упоминала какой-нибудь популярный роман, который прочитала однажды в летнем домике, где его оставил забывчивый гость. То есть читать они могли. Нейт понимал, что в кампусе есть и другие девушки, но именно эти, с которыми отрывался Уилл – многие из них были одноклассницами по интернату, дочерьми друзей семьи, девушки из семей, так часто проводивших лето по соседству, что стали «как родственники», – казались «лучшими», теми, кто находился здесь по праву.

Другие однокурсницы переставали существовать для него после того, как по ним проходился Уилл. Те, которым нравился театр, были «тесбианки»,[16]активистки – «плоскогрудки», будущие журналистки – «чесальщицы». Когда Нейт проводил время с кем-то еще, Уилл проявлял беспокойство, чувствуя угрозу своему влиянию. По крайней мере, такую интерпретацию давала популярная психология. (Много позже Нейт пришел к заключению, что Уилл – просто жмот.) «Идешь сегодня к этим уродам? – спрашивал он. – Что ж, если тебя это греет, отлично, но если устанешь от этих хренов с обвисшими членами и лающих собачонок, приходи к Молли. Будем играть в пристеночек и решать проблемы души и тела». Как будто Нейт для того и поступил в Гарвард, чтобы играть в пристеночек!

Однако ж заканчивалось все тем, что он выбирался, крадучись, из комнаты, где компания смотрела «Таинственный театр 3000» или фильм Годара, и отправлялся к Молли, где играл в пристеночек с пьяными девчонками, называвшими его «клевым» и спрашивавшими, хихикая и запинаясь, встречается ли с кем-нибудь Уилл и вправду ли он такой «крутой», как о нем говорят? (Нейт никак не мог понять, надеются ли они услышать «да» или «нет».)

Мир Уилла утомил его лишь к середине второго года. Слишком поздно. Обзавестись другими друзьями Нейт так и не удосужился. Иногда он ходил куда-то с бывшим товарищем по комнате, Джеем, но людей приятных, думающих, тех, к кому его тянуло на первом курсе, он понемногу отвратил тем, что постоянно предпочитал им компанию Уилла. Оказываясь по разным поводам во внеурочной обстановке, в обществе тех, кто думал и поступал иначе, Нейт ловил себя на том, что не может оторваться от привычных штампов Уилла. Видя девушку в цветных колготках, он – как бы умна она ни была, как бы хорошо ни знала поэзию – про себя называл ее «тесбианкой» и даже слышал подвывание где-то на заднем фоне. Пикники, выходы в кино или посещение лекции в кампусе с последующим обсуждением в кофейной или столовой навевали скуку и загоняли в депрессию, как и все безалкогольные мероприятия. Многие из этих яростных спорщиков и пылких редакторов пили только кофе и, срывая голоса в моменты высшего напряжения, горячо обсуждали аллегорические смыслы «Сайнфелда».[17]

Вот тогда Нейт и взялся по-настоящему за книги. Все прочитанное в школе представлялось теперь второсортным. Тогда ему хотелось производить впечатление, он стремился к утонченности и изысканности, которые должны были помочь – в социальном плане – в колледже. (Ха). Весной второго года он обратился к чтению из-за тревожного одиночества, одиночества, которое – и это его пугало – грозило стать перманентным. В конце концов, если он, если кто-то такой, как он, несчастлив в колледже, то где же и когда еще ему быть счастливым? Разочарование и одиночество озлобили его, и теперь Нейт судил мир с суровой категоричностью. Если не принимать в расчет таких, как Уилл, которым привилегии позволяют принимать все как данность, его сокурсники нацеливались только на одно: слепо карабкаться по меритократической лестнице, словно их жизнь не более чем подготовка к школе бизнеса или права или, если они были достаточно «креативны», сочинению сценариев для Голливуда. Только читая и иногда на классных обсуждениях или индивидуальных консультациях он чувствовал робкий трепет надежды. Возможно, его личность сформировалась не так уж плохо, если он хотя бы нашел здесь что-то близкое, свое, пусть даже и в словах людей, давно умерших. Или на классных занятиях, которые, как всем известно, составляют наименее важную часть учебы в колледже.

Где-то в середине третьего года Нейт познакомился с Кристен. Они вместе попали на семинар по политологии. По ее репликам он понял – девушка очень даже смышленая. Да и с виду приятная – спортивного типа, она напоминала подружек Уилла. В ней ощущалась спокойная уверенность, проистекающая из веры в собственную дисциплинированность, сообразительность и здравый смысл. В разворачивавшихся на занятиях дискуссиях они часто оказывались на одной стороне и вскоре уже обменивались понимающими улыбками, когда слово брал кто-то из не самых толковых их товарищей. Они вместе уходили после занятий и постепенно выяснили, что их сближает еще одно обстоятельство: оба росли в примерно одинаковых и достаточно скромных условиях. Уроженка Новой Англии, Кристен с интересом восприняла новость, что его родители – иммигранты. Она смеялась над его шутками. И все же, набравшись наконец смелости и пригласив ее на свидание, Нейт почти не сомневался, что получит отказ – у нее бойфренд в Гановере или Уильямстауне, она латентная лесбиянка или дала обет целомудрия, действительный до введения всеобщего здравоохранения и т. д. Но… Кристен сказала «да». С бойфрендом (в Провиденсе) она недавно порвала.

Отзывчивая и великодушная, готовившаяся поступать в медицинскую школу, Кристен была из тех девушек, которые активно участвуют в гуманитарных проектах и на зимних каникулах отправляются в гондурасские джунгли. Но при этом ей доставало жесткости и язвительности, и она не стеснялась бичевать глупость и бессмыслицу, что и привлекало к ней, и немного пугало. Люди инстинктивно искали ее одобрения. Авторитарная в манерах, излучающая оптимизм и здоровье, Кристен, по грубовато-откровенному мнению мира, была для Нейта большим уловом, поскольку стояла на пару ступенек выше в социальной иерархии колледжа. С таким мнением Нейт был полностью согласен – ему и впрямь крупно повезло. И пусть Кристен не разделяла его любви к литературе – ничего страшного, кому-то нравится кока, а кому-то пепси. Да и она не выражала желания встречаться только с парнями, выбравшими главным предметом биологию.