Читать книгу "Беллона - Анатолий Брусникин"

Я не знаю, почему все молчат и чего так сосредоточенно ждут. Встаю на цыпочки.

На самой корме почетный караул в парадной форме, с ружьями. Ниже мостика две фигуры: у одной золото сверкает на груди, у другой на плечах. Священник и офицер.

Перед строем еще несколько офицеров, они то и дело грозно оглядываются на подчиненных.

— Не вертись! — шипит на меня Степаныч из первой шеренги и яростно двигает косматой бровью.

Соловейко (он прямо передо мной), не оборачиваясь, ловким и коротким ударом каблука бьет меня по щиколотке. Больно!

Я замираю, так и не поняв, что означает эта странная безмолвная церемония. С тоской кошу глаза в сторону, на Севастополь и окрестные холмы.

Вон она, моя Лысая гора. Как только все разойдутся и боцман перестанет за мною следить, нырну за борт и прощайте-покедова. Там, в потаенном месте, меня ждет моя ненаглядная.

Я произведу опыт. Достану маленький портрет и предъявлю его большому. Пусть поглядят друг на друга. Что-то при этом произойдет, есть у меня такая надежда.

Потихоньку трогаю ладан через рубаху. Вдруг делается страшно: что если сходство с Девой мне давеча примерещилось? Я ведь толком не рассмотрел миниатюру, не было у меня такой возможности. На чертовой «Беллоне» я пока что не видел ни одного укромного угла. Может, его тут и вовсе нет. Даже нужду здесь справляют не как положено у приличных людей, в закрытом чуланчике, а на виду у всех. Когда команда еще только строилась, некоторые шустрые матросы успели оправиться. Для этого с внешней стороны борта подвешена сеть из толстых веревок — люди просто вылезали туда, исполняли свое дело, и уж не знаю, как им удавалось не провалиться в широкие ячеи. Я бы не рискнул.

— К выходу командира стоять смиррна-а-а! — оглушительным басом заорал вдруг офицер с золотыми плечами, полуобернулся к лесенке, что вела с палубы куда-то вниз, и приложил руку к фуражке. А я-то думал, что он и есть главный начальник.

Ударил колокол. Матросы с ружьями взяли на караул. Строй колыхнулся и застыл в полной неподвижности. Мне стало не по себе.

Несмотря на превосходное зрение, издали я не мог разглядеть, что там, в темном проходе происходит. Куда это смотрят и громогласный, но не главный начальник, и поп, и все остальные?

Стало очень тихо. Лишь поскрипывали канаты да кричали чайки.

Кто-то медленно и совершенно беззвучно поднимался на палубу — словно выплывал из черной глубины на поверхность.

Это был мой вчерашний преследователь! Только сегодня перо в его волосах было длинное, белое и торчало над макушкой вверх.

Я не мог сдержать вскрика. Соловейко опять пнул меня ногою, но теперь я не почувствовал боли, охваченный суеверным ужасом.

Мне показалось, что страшного человека вижу один я. Он обогнул золотоплечего офицера, будто тот был деревом или изваянием; бесшумно пересек палубу, уселся на борт, прислонившись спиной к вантам. И никто даже не повернул головы! Все по-прежнему, не шелохнувшись, таращились на лесенку.

Я поднял руку, чтоб сотворить крестное знамение, но боцман цыкнул — и я замер. На затылке у него, что ли, глаза?!

В тишине раздался мерный стук. Кто-то еще поднимался снизу, звякали подкованные каблуки. Кто-то белый, узкий.

Худой человек, единственный из всех в белом сюртуке, жмурясь от солнца, неторопливо надел фуражку, вынул изо рта и спрятал в карман незажженную сигару, сказал что-то — я не разобрал ни слова, лишь невнятный шелест.

— Так точно, господин капитан! — зычно откликнулся помощник (я вспомнил, что на военных кораблях это называется «старший офицер»). — Прикажете поднимать?

Губы капитана снова зашевелились.

— Слушаю! — Старший офицер развернулся к строю. — Смирррно! Флаг и гюйс поднять!

Ударил барабан. Все матросы единым движением обнажили головы, один я замешкался — и немедленно получил от соседа локтем в бок.

Бело-синий андреевский флаг медленно полз вверх, все как один провожали его взглядом. Все, кроме двоих. Черный человек (а может, призрак), потягивая дым из длинной прямой трубки, глядел на облака, а я со страхом глядел на него.

После поднятия флага и молитвы строй встал вольнее, по нему прошло шевеление, где-то даже прокатился шепоток. Капитан поднялся на мостик, подошел к перилам и взял в руки некую штуку: с одного конца узкую, с другого — широкую.

— Щас в кулёк забубнит, — прошелестел Соловейко.

— Тихоня он и есть Тихоня, — так же, еле слышно, ответил ему рябой матрос, что стоял слева от меня.

Переговаривались они, совсем не двигая губами. Боцман обернулся, но так и не понял, кто болтает. На всякий случай показал кулак всем.

После я узнал, что, хоть при команде «стоять вольно» разговаривать и воспрещается, старослужащие позволяют себе тихонько обмениваться мнениями, но делают это очень ловко и никогда не попадаются.

— Опять про чистоту чего-то, — шепнул рябой. — Известно, новая метла…

Прислушиваясь к шушканью, я понял, что капитан назначен совсем недавно. Матросы к нему еще не привыкли и как относиться к новому распорядителю своих подневольных судеб, окончательно не решили, однако в глазах «обчества» командир много теряет из-за своего слабого голоса — за это его и прозвали «Тихоней».

Странная штука, которую Тихоня поднес к губам, оказалась рупором — приспособлением, с точки зрения матросов, презренным и настоящего капитана недостойным. «Куды ему до Хряка, вот капитан был, — сказал рябой, — хоть и шкура, гореть ему в преисподне». Остальные покивали. Тихоню с его рупором никто не слушал, да и далековато было с нашего конца, слова уносил ветер.

Я, однако же, напряг слух — а он у меня, как и зрение, был исключительной остроты.

— …Главный закон моряка — порядок и чистота. Кораблю, на котором порядок, нипочем и буря, и бой. А человеку, который держит себя чисто, вообще ничто не страшно. Поэтому — повторяю еще раз — чтоб матерной брани на фрегате не было. Ругань — та же грязь! Господ офицеров за это буду сажать в каюту, под арест. Нижних чинов оставлять без чарки!

— Чего-чего там про чарку? — заинтересовались вокруг меня. — Слыхал кто?

Я повторил сказанное капитаном, и соседи, кажется, впервые удостоили меня своим вниманием. Правда, пришлось и поплатиться. Шептать, не раскрывая рта, я не умел.

— Горох, прижучь салагу, чтоб не болтал, — шикнул Степаныч, и рябой матрос ущипнул меня за бок — с вывертом, но несильно, больше для видимости.

Матросы обсудили приказ по матери не ругаться, сочли это нововведение блажью, которая долго не продержится. Степаныч к шепоту прислушивался, однако не пресекал и даже согласно кивнул.

Ободренный признанием, я продолжал ловить обрывки капитанской речи. Может, еще чем пригожусь господам матросам?

— …первое совместное плавание! Вы испытаете меня, я вас! — выкрикивал тощий человек в белом мундире. — Поход у нас почти что боевой! Возможна война с Турецкой державой. У меня приказ на турецкие корабли не нападать, но быть готовым к отпору…