Читать книгу "Господь Гнева - Филип Киндред Дик"

Позже, когда Доминус Маккомас, приволакивая ноги, засеменил прочь по своим делам, отец Хэнди спросил Лурин:

— Почему?

Лурин пожала плечами.

— Люблю добрых людей. Мне по душе святой отец Абернати.

Отец Хэнди угрюмо воззрился на нее.

Джим Абернати был священником местной шарлоттсвилльской христианской церкви. Доктор богословия. Препоганый человечишка. К тому же и на мужчину этот Абернати мало похож. Больше напоминает кастрата — вполне может участвовать в гонках меринов, по выражению из филдинговского «Тома Джонса».

— И что он тебе дает? — спросил отец Хэнди. — Учит искусству самоутешения? Дескать, думайте о хорошем, и все уладится само собой…

— Нет, — возразила Лурин.

Тут вмешалась Или и прокаркала:

— Да просто она спит с ихним прихожанином! Ну, с Питом Сэндзом. Да ты его знаешь — молодой совсем, а плешивый, и рожа в прыщах.

— У него стригущий лишай, — поправила Лурин.

— Ты бы достала ему фунгицидной мази, что ли, — предложила Или. — Пусть втирает в волосы. А то подхватишь от него.

— Нужен ртутный препарат, — сказал отец Хэнди. — Купи у странствующего разносчика товаров. Стоит примерно пять американских серебряных полудолларов…

— Сама знаю! — зло огрызнулась Лурин.

— Полюбуйся на нее! — сказала Или.

Он и сам видел. Характер!

— Да, он не gesund[13], — кивнула Лурин.

Пит Сэндз не входил в число прямых жертв войны, чье здоровье было подорвано или тело изувечено — как, скажем, у массы «неполных людей», то есть безруких и безногих. Но он был из числа кранкеров — людей с поврежденным здоровьем. Совершенно очевидно: голова странноватой формы, отсутствие волос, рябой, прыщавое лицо.

«Возвращаемся к англо-саксонским крестьянам с изъеденными оспой рожами, — с неожиданной злобой подумал отец Хэнди. — Неужели это ревность?»

Или сказала Лурин, выразительно кивнув в сторону своего мужа:

— Отчего бы тебе не спать с ним? Он по крайней мере gesund.

— Ой, да что вы говорите! — воскликнула Лурин обычным тихим голоском, в котором, однако, как дальний гром, рокотала злость. Когда Лурин сердилась по-настоящему, все ее лицо вспыхивало, а сама она сидела неподвижным каменным истуканом.

— Да я не шучу! — сказала Или громким визгливым голосом, забирая с каждым слогом все выше.

— Ради бога! — взмолился отец Хэнди, пытаясь успокоить вдруг взъерепенившуюся супругу.

— А чего она сюда приперлась? — уже почти орала Или. — Объявить, что отрекается от нашей веры? Да начхать нам на нее. Пусть себе переходит хоть в магометанство!.. А вздумает шурухаться с этим недоноском Абернати — на здоровье! Только какой он мужик — одно название!

Яростный тон ее слов досказал все, что она недосказала. Бабы это умеют — есть у них такое врожденное искусство: одним тоном передать то, на объяснение чего мужчина затратил бы два воза слов. Мужчины могут только хмыкать и ворчать, как тот же Маккомас, или выражают свои эмоции невразумительным коротким хихиканьем, как сам отец Хэнди. Скудненькие средства самовыражения.

Стараясь, чтобы его слова прозвучали как речь умудренного жизнью человека, отец Хэнди спокойно спросил Лурин:

— Хорошо ли ты обдумала свой поступок? Ты делаешь необратимый шаг. Ты зарабатываешь на пропитание тем, что прядешь и шьешь, а потому зависишь от заказов членов нашей общины. А община отвернется от тебя, ежели ты подашься к этому Абернати…

— Существует же свобода совести! — сказала Лурин.

— Ох, и повернется же язык! — почти простонала Или.

— Послушай, — произнес отец Хэнди. Он ласково взял ладони девушки в свои и продолжил терпеливым тоном: — Нет нужды переметываться к христианам и принимать их вероучение только потому, что ты спишь с Сэндзом. «Свобода совести», на которую ты ссылаешься, есть также и свобода не принимать чуждых тебе взглядов. Понятно? Ну же, дорогая, будь умницей, пораскинь мозгами.

Ей было двадцать. Ему — сорок два. А внутри он ощущал себя на все шестьдесят.

Держа ее ладони в своих, он видел себя старым немощным бараном, существом хилым, ветхим, отжившим… И внутренне съежился, представив себя со стороны именно таким — бессильным маразматиком. Но он все же продолжал свою речь:

— Они верили в своего добренького Господа без малого две тысячи лет. Но теперь мы знаем, что они заблуждались. Господь существует, но он… Да что мне тебе объяснять, ты сама знаешь. Даром что была еще ребенком во время войны, но ты не могла не запомнить мили и мили золы — все, что осталось от бесчисленных погибших… Невообразимо, как ты можешь — в здравом уме и твердой памяти, не кривя душой, не поступаясь ни разумом, ни моральными принципами, — принимать учение, которое учит, что добро сыграло решающую роль во всем происшедшем! Тебе понятен ход моих мыслей?

Лурин не вырывала своих рук из его рук. Но сидела, как каменная. Если бы не тепло ладоней, он бы решил, что держит покойника — до того она была неподвижна, зажата. Наконец ее неестественная, покойничья окаменелость вызвала в нем невольную брезгливость — и он отпустил ее руки.

Она сразу же занялась недопитой чашкой кофе. Внешне ее движения были исполнены покоя.

— Что я вам скажу, — произнесла Лурин ровным голосом, — никто из нас не сомневается, что председатель Комитета по разработке новых видов энергии Карлтон Люфтойфель действительно существовал. Но он был человек. Просто человек. Никакой не Бог.

— Это была лишь оболочка человека, видимость человека, — сказал отец Хэнди. — Сотворенная Господом. По образу и подобию Его, если использовать вашу христианскую терминологию.

Она молчала. Ей было нечего возразить.

— Дорогая моя, — сказал отец Хэнди, — верить в устарелые догматы Ветхой Церкви — значит бежать от правды. Бежать от настоящего. Это мы, наша церковь, пытаемся жить в настоящем, в этом мире, смело взирать в лицо происходящему и бесстрашно оценивать происшедшее. Мы честны перед собой. Да, говорим мы, все живое находится в руце безжалостного, злобного божества, которое не успокоится, пока не сотрет нас с лица Земли: одного за другим, одного за другим — или всех скопом. Но чтоб никого не осталось! Было бы славно верить в Бога смерти, но, увы, увы…

— А может, Бог смерти и существует! — вдруг перебила его Лурин.

— Это кто же? Плутон? — рассмеялся отец Хэнди.

— А ну как Господь разрешит нас от мук? — спросила она твердым голосом. — Я попробую найти такого Бога в христианской церкви. Как бы то ни было… — Она быстро стрельнула глазами в сторону священника — такая маленькая, решительная и миловидная — и заранее покраснела, прежде чем произнести то, что произнесла: — Не желаю я обожествлять психопата и бывшего высокопоставленного чиновника. Это то, что я называю неразумием. Это… — Лурин взмахнула руками, ища нужное слово. Потом закончила тихо, будто саму себя пыталась убедить: — Это неверно.