Читать книгу "Белая ночь - Дмитрий Вересов"

После прочтения трудов Бердяева он находил глубокое философское значение в том, что темный и длинный коридор каждый раз приводил его к окну, за которым горел свет. Может, это и был свет в конце тоннеля?

Глава 2

ВЫБОРГСКАЯ СТОРОНА

Заведующий отделением кардиологии Военно-медицинской Академии полковник Марлен Андреевич Вихорев с утра опять поссорился с женой. Он унизительно любил ее двадцать лет.

А она его за это презирала. Она все искала в нем ту силу, которую когда-то разглядела, поступив к нему на отделение лаборанткой. Он казался ей живым гением, генералом, заражающим всех предчувствием скорого прорыва во вверенном ему участке медицины. Когда он однажды думал о вечном, глядя в пустоту, Ванда в него и влюбилась. Когда ему было некогда, Ванда желала получить его в свое безраздельное пользование. Когда он посвящал свое время ей — Ванда начинала раздражаться. Если он провожал ее с работы, то всегда спрашивал, куда она хочет пойти. А она мечтала, чтобы он не спрашивал, а вел туда, куда надо. Он мог накричать на нее на службе и даже не подозревал, что в эти мгновения она прощала ему все промахи в их мучительном романе. Когда же он брел за ней после этого, как побитая собака, она не могла найти в себе силы хотя бы улыбнуться. Ей казалось, что он ее обманул.

И все-таки она вышла за него замуж, потому что видела в нем влекущую ауру тирана. В других она этого не находила. Беда была лишь в том, что от ее прикосновения деспот лопался, как мыльный пузырь. И Ванда мстила ему за это всю жизнь. А он, не ведая причин, все время наступал на одни и те же грабли. Обращался с ней мягко и подобострастно. Она старательно выводила его из себя. И когда, наконец, ей это удавалось, он обрушивался на нее, как ниагарский водопад, с ужасом понимая, что теперь развод неминуем. Но все заканчивалось как раз наоборот — идиллическим затишьем.

Странность заключалась в том, что научный склад ума так и не позволил Марлену Андреевичу сделать логические умозаключения о природе их вечного конфликта.

И на этот раз он опять не понимал, как это у них получилось. Когда дочь Альбина ушла в школу, он еще только собирался на службу. Он точно помнил, как, глядя в ванной в глаза своему недобритому отражению, он повторял: «Спокойно, терпение, мой друг». Кряжистый, как медведь, Марлен Андреевич каждое утро давал себе подобное обещание. И все опять понеслось в тартарары. Сначала слишком долгие паузы в разговоре, потом слишком громко опустилась чашка на блюдце, потом она слишком резко встала, и грохнула упавшая табуретка.

«Раунд», — подытожил Марлен Андреевич. «Развестись?» — мрачно подумал он. Хотел закурить, не глядя пошарил ладонью по подоконнику, но вспомнил, что вроде как бросил. А еще, что разведенные живут на десять лет меньше, чем женатые. Взглянул на часы и начал собираться на отделение.

Когда он уже был в прихожей и, сидя на стуле, резкими гневными движениями шнуровал ботинки, из комнаты медленно вышла Ванда. Она молча стояла рядом и «провожала» его.

Ей на работу нужно было на полчаса позже.

Когда он, не поднимая на нее глаз, с желчным выражением на лице путался в петлях своего тяжелого зимнего пальто, она вдруг взяла его за пальцы, развела руки и припала к мягкому пыжиковому воротнику. Он стоял и боялся шевельнуться. Он всегда ждал ее ласки, как школьник ждет наступления каникул. Казалось, после этого будет что-то невероятное. Может, у школьников оно и наступало. А вот Марлен Андреевич, или Map, как его называла жена, раз за разом испытывал жестокое разочарование. Поэтому сейчас он боялся пошевелиться и спугнуть зыбкую супружескую гармонию. Он научился извлекать свою гомеопатическую дозу семейного счастья из ничего. Ему приходилось собирать его по одной бусинке и терпеливо нанизывать на четки своих глубоко личных воспоминаний.

— Map, не уходи. Поедем вместе. Я сейчас.

Ванда, изящная, с блестящими черными волосами, убранными в валик, торопливо надела перед зеркалом синюю вязаную шапочку, обмотала шею длинным, синим же шарфом и, по очереди грациозно ставя ноги на тумбочку, натянула новенькие сапоги-чулки. Map уже держал наготове пальто. Она обернулась и одарила его виноватым взглядом накрашенных махровой тушью карих глаз. Получать удовольствие одновременно у них получалось только в течение пятнадцати минут после ссоры. В остальное время их представления о счастье не пересекались.

— Мама, мы ушли! — громко прокричала она куда-то в глубину квартиры.

У парадного стояла светло-серая «Волга» с серебряным оленем на капоте. Марлен Андреевич открыл дверцу перед супругой. А сам сел за руль.

Через пару минут после того, как хлопнула входная дверь, в прихожей появилась аккуратная подтянутая седовласая дама. Она легко нагнулась, собрала разбросанные по прихожей тапки и пробормотала:

— Черти, ничего на место положить не могут. Взглянула на часы и стала собираться.

* * *

Трамвай тащился медленно. Только голубые загробные фонари проплывали за мутными окнами. Двери с грохотом открывались и закрывались. А когда на светофорах трамвай останавливался, противно гудело электричество. Альбина сидела у окна, прислонившись головой к стеклу.

Белая шапочка была надвинута до самых бровей.

А шарф закрывал лицо почти до носа. Она смотрела в окно, а большие карие глаза сверкали от наводнивших их слез. Ехать ей нужно было долго. С Елагина острова почти до Суворовского.

Но хотелось больше никогда по этому маршруту не ездить. А фигурное катание бросить…

Сейчас ее пробирал мороз, хотя всего полчаса назад щеки еще горели огнем. Но стоило Альбине остановиться, как февральский ветер пробирался под два толстых свитера и холодил взмокшую спину. Уже давно стемнело, и они тренировались в свете четырех прожекторов, ярко освещавших каток с разных сторон. Было в середине катка такое место, куда со всех сторон крест-накрест ложились одинаковые тени. Вот уже пятнадцатый раз прокатывая свою программу, именно в этом месте Альбина сосредоточенно взглядывала под ноги и делала перекидной прыжок. Получалось плохо. А честнее было бы сказать, не получалось вовсе. При приземлении конек каждый раз впивался в лед шипами и она, как корова на льду, спотыкалась. Пятнадцатый раз она внутренне собиралась, но опять ничего не могла с собой поделать. Она просто боялась приземляться так, чтобы после прыжка некоторое время ехать назад на опорной ноге.

Еще перед Новым годом она это делала. А сейчас, после травмы, место это казалось ей просто заколдованным.

— Ну, что за дела? Альбина! Соберись! — Галина Григорьевна в лохматой шапке тоже нервничала. — Лена! Геворская! Прыгни с Вихоревой в паре. Она потеряла движение…

К Альбине подкатила Ленка. С нескрываемым превосходством на нее посмотрела, кружась вокруг небрежно расслабленной задней перебежкой.

Потом раз, играючи, сделала перекидной, красиво приземлившись ласточкой.

— Ну, давай, чего стоишь? Подстраивайся.