Читать книгу "Кровь избранных - Кай Дзен"

— Давай шевелись, а не то прикажу вспороть живот девке, чтобы в этой убогой деревне было хоть какое-то развлечение.

Вэй бросил. Церемониймейстер вслух назвал результат: максимальный. Хан Хо улыбнулся:

— Играем до трех бросков.

Внук губернатора бросил, и у него тоже выпал максимум. В решающем броске у Вэя выпало семь, у Хан Хо три, но он и тут не растерялся:

— Я сказал: до пяти бросков. Играем дальше!

В четвертом броске внуку губернатора снова не повезло, в пятом трижды была ничья, а в последнем у мальчика выпала двойная шестерка. Хан Хо рывком поднялся, обошел стол, взял Вэя за щеки и вложил в приоткрывшийся рот перстень.

— Ты победил, маленький оборванец, но не могу же я тебе проиграть!

По его знаку солдаты перерезали девочке горло.

Вэй тут же обмочился. Кто знает, может, в этот момент он и сделался заядлым игроком.

Шань Фен слушал его жалобные стоны. Наверное, он не думал ни о сестре, ни о внуке губернатора, а только о страшной боли в животе и о последнем звене в той длинной цепи, что привела его сюда: о ночи, проведенной за несколькими партиями маджонг[16]в игорном доме Юй Хуа. В ту проклятую ночь Вэй сорвал самый крупный в своей жизни куш, а потом вдвое больше проиграл. Настоящие игроки никогда не побеждают. Ему не дали ни дойти до двери, ни достать нож. Шань Фен с подручными затащили его в какую-то комнату и предложили: долг с него спишут, если он согласится на небольшую, но тяжелую работу. Вэю предложили стать водолазом и погружаться на большую глубину.

— Но я ничего в этом деле не смыслю. Я не умею…

— Ты и о маджонге ничего не знаешь, что не мешает тебе играть.

Другого способа рассчитаться с долгами он все равно не видел. В тот момент Вэй воспринял предложение как большую удачу. А теперь корчится в гамаке от невыносимой боли. Завтра его очередь спускаться под воду, и вряд ли ему, вечно невезучему, выпадет лучшая доля, чем остальным ныряльщикам. Вэй вспомнил покачивающийся в волнах скафандр с телом того парня, что вытащили последним.

Шань Фен услышал, как земляк соскочил с гамака и, быстро перебирая длинными, как у аиста, ногами, бросился на палубу. Но уже посередине лестницы его настиг сильнейший приступ рвоты, а судя по дошедшему до Шань Фена запаху, он еще и обгадился. Бедняге действительно плохо, может, он даже умрет… Сейчас или позже, какая разница?

На камбузе окутанный паром кок резал рыбу. Появившаяся тень едва не коснулась его. Он вздрогнул и замахнулся ножом, но, узнав человека, отвернулся и продолжил работу.

— Ну, ты достал то, что я просил? — спросил кок у вошедшего.

— Завтра.

Ночь наступала медленно, как прилив. На юте тихо переговаривались двое вооруженных стражников. Похрапывал рулевой на капитанском мостике. В машинном отделении стояла тишина.

5 Из записной книжки Генриха Хофштадтера

День 401

Уже год и тридцать семь дней я нахожусь в Китае. Решил все записать, чтобы, если удастся завершить миссию, присоединить их к документам и дневникам, предусмотрительно оставленным в моем Шанхайском кабинете.

Ситуация пока под контролем, но не думаю, что надолго.

Небо все время ясное, и я молю бога, чтобы разразилась буря или на худой конец хоть что-то встряхнуло бы меня и вывело из оцепенения.

Целыми днями не выхожу из каюты. Сегодня подошел к зеркалу и сам себя не узнал: борода нечесаная, под глазами круги, одежда мятая и грязная… Монокль куда-то подевался. Может, погребен под грудой записей и карт на столе. Интересно, что бы сказала супруга, увидь она меня сейчас…

Кларисса… Единственное, что напоминает о ней, — это фотография на письменном столе. Исписанные листки — мой спасительный якорь. Если бы не они, я бы давно целиком погрузился в апатию.

День 403

Я вышел глотнуть свежего воздуха, ни с кем не перекинувшись ни единым словом. Шань Фен не появлялся. Мне опять попался на глаза европеец с татуировкой, но и он только махнул рукой. Этот парень с повадками хорька и красными глазами меня раздражает. Есть в нем что-то такое, отчего делается не по себе. А может, я из-за хандры и меланхолии смотрю на все враждебными глазами.

Облачка на горизонте говорят о том, что скоро испортится погода.

Когда все это началось, у меня не возникало никаких сомнений. Разве можно было тогда предположить, что годы работы окажутся напрасными и что я буду гоняться за химерой? Но теперь, после стольких смертей… Мне неизвестны даже имена водолазов, но я купил жизни этих людей, поэтому в какой-то мере чувствую себя ответственным за их гибель.

Не так давно, когда я вошел в святилище, где думал наконец-то найти Аль-Харифа, что-то во мне надломилось. Но я, как слепой, продолжал идти напролом, делая вид, что ничего не случилось. Наверное, с того момента мне показалось, что я перестал гоняться за призраком и напал на след человека, похитившего сосуды. Он потерпел кораблекрушение в Восточно-Китайском море, и все тайны утонули вместе с ним.

Что я надеялся найти? Секреты гипербореев? Или, может, кладезь истинного знания? И каким образом? Бросившись вдогонку за словами древнего жреца, которые теперь звучат как бред сумасшедшего? Я почти слышу твой язвительный смешок, Гамир, ты затеял со мной игру сквозь тысячелетия. И что я сделал?

Вся моя жизнь не более чем ворох изодранной бумаги, на которую я променял семью и благополучную жизнь. Я так ушел в исследования, что не замечал, насколько нуждается во мне моя жена. Мне пришлось покинуть родной дом, и даже в тот час, когда супруга умирала, не смог взять ее за руку. Одержимость идеей отрезала меня от самого важного на свете: от любви близких людей.

Одержимость…

Наверное, угрызения совести — справедливое наказание для человека, променявшего все на свете на ложную славу. Моя вера в истинную историю поколебалась. Теперь надо найти в себе силы двигаться дальше.

Если эти строки когда-нибудь попадут в руки моего сына Дитриха, надеюсь, он простит меня.

6 Восточно-Китайское море, март 1920

Свежий горько-соленый утренний воздух не проникал на камбуз, где в густых испарениях плавали запахи свежевыпотрошенной морской живности.