Читать книгу "Манускрипт, найденный в Акко - Пауло Коэльо"

Ибо природа есть проявление Божественной Любви. Вопреки всему, что мы сделаем, природа продолжает любить нас. А потому постараемся постичь ее уроки и с уважением принять их.

Мы любим, потому что Любовь освобождает. Она заставляет произносить слова, которые прежде мы не осмеливались даже прошептать самим себе.

Мы наконец принимаем решение, которое без конца откладывали.

Мы учимся говорить «нет», хотя прежде чурались этого слова как проклятья.

Мы учимся говорить «да», не опасаясь последствий.

Мы забываем все прежние уроки Любви, потому что каждая новая встреча — единственная в своем роде, и она несет в себе свои собственные восторги и терзания.

Мы распеваем в полный голос, когда тот, кого любим, от нас далеко, и шепчем стихи, когда он рядом. Даже если он нас не слышит или не обращает внимания на наш шепот и наши вздохи.

Мы не закрываем глаз, чтобы потом не сетовать: «Я не вижу света!». Мы держим глаза открытыми, зная, что свет любви заставляет совершать необдуманные поступки. И все это дает нам любовь.

И сердце наше открыто для любви, и мы бесстрашно движемся ей навстречу, потому что нам больше нечего терять.

И тогда, вернувшись домой, мы обнаруживаем, что кто-то ждет нас там, и ищет в точности то же, что искали мы, так же, как мы, томясь и терзаясь.

Ибо любовь подобна воде, что превращается в облако: она возносится в поднебесье и озирает все с высоты, но сознает, что однажды ей придется возвратиться на землю.

Ибо любовь подобна облаку, что проливается дождем: ее тянет вниз, к земле, которую она животворит.

Любовь — это всего лишь слово, но — до той минуты, пока мы не позволим ей обладать нами со всей ее недюжинной силой.

Любовь — это всего лишь слово, но — до тех пор, пока кто-нибудь не наполнит его смыслом.

Не отступай малодушно. Помни, что именно последний ключ в связке отмыкает запертую дверь.

Но некий юноша возразил ему:

— Слова твои хороши, но ведь на самом деле выбору нас почти всегда небогат. Наша судьба предрешена обстоятельствами рождения и теми, кто нас окружает.

И какой-то старик добавил:

— Я не могу вернуть себе прожитое и наверстать упущенные возможности.

И Копт ответил им так:

— Может быть, сейчас, накануне вторжения врага, мои слова кажутся бесполезны. И все же запомните их, сохраните в своей душе, чтобы когда-нибудь все узнали, как жили мы в Иерусалиме.

И поразмыслив немного, продолжал:

— Никому не дано вернуться назад, но каждый может идти вперед.

И завтра, чуть только рассветет, довольно будет сказать себе: «Я встречу новый день так, словно он в моей жизни — первый.

Я огляжу моих близких, радостно изумившись тому, что они — рядом, и мы безмолвно разделяем с ними чувство, именуемое любовью, о которой так много говорят, но которую мало кто понимает.

Я присоединюсь к первому же каравану, какой появится из-за горизонта, и не спрошу даже, в какую сторону он идет. И отстану от него, когда что-то иное привлечет мое внимание.

Повстречаю нищего, который попросит у меня подаяния, и я, возможно, подам ему, а может, подумаю, что он пропьет мою милостыню, и пройду мимо, и, слушая его брань, осознаю, что это всего лишь способ общения со мной.

Повстречаю человека, который пытается разрушить мост, — и, возможно, я вмешаюсь и прогоню его, а может, пойму, что он делает это потому, что никто не ждет его на другом берегу, и задуманное злодейство — лишь способ спугнуть собственное одиночество.

И так, словно впервые в жизни, я буду смотреть на все и вся — но особенно на незначащие мелочи, к которым привык настолько, что перестал воспринимать их магию. Например, на песчаные барханы, движимые непостижимой мне энергией — непостижимой потому, что мне не дано видеть ветер.

И на кусочке пергамента, который всегда ношу с собой, я запишу не то, что все равно никогда не забуду, а стихотворение. Не беда, что никогда прежде я не слагал стихов — и скорей всего не стану делать это впредь. — я узнаю, что мне хватило отваги облечь свои чувства в слова.

И приблизившись к знакомой деревне, я войду туда иной дорогой. Войду с улыбкой, и жители станут толковать между собой: «Видно, он сошел с ума, раз улыбается, когда от войны и мора земля наша перестала родить».

Но я не сгоню улыбку с лица — мне нравится, когда люди называют меня безумцем. И улыбка моя — всего лишь способ сказать: «Тело мое можете убить, но душу мою вам не уничтожить».

И нынче вечером, перед тем как уйти, я займусь грудой вещей, до которой раньше никак не доходили руки. И обнаружу под конец, что есть там кое-что из моей истории. Все письма и заметки, вырезки и расписки обретут собственную жизнь и сумеют поведать мне много любопытного — о прошлом и будущем. О, сколько всего на свете: сколько пройденных дорог сколько концов и начал было в моей жизни.

Я надену любимую рубашку и впервые задумаюсь над тем, как она скроена. Я представлю себе руки, которые соткали для нее полотно, и реку, на берегу которой рос хлопок, давший ткачам свои волокна. И пойму, что все эти невидимые сейчас вещи вплелись в историю моей рубашки.

И даже в том, к чему я привык, — например в башмаках, от долгой носки принявших форму моей ноги и ставших как бы ее продолжением, — мне откроется доселе не открытая тайна. А поскольку я направляюсь в будущее, это открытие поможет мне — теми отметинами, что оставались на башмаках каждый раз, когда в прошлом я спотыкался.

И пусть все, чего коснется моя рука, увидят мои глаза и отведают мои уста, станет иным, оставаясь прежним. И тогда все это перестанет быть неодушевленным и объяснит мне, почему эти вещи остаются со мной так долго, и явит мне чудо вновь обретенных чувств и эмоций, казалось, сношенных рутиной до дыр.

Я отведаю чай, которого прежде не пил, ибо мне говорили, что у него скверный вкус. Я пройдусь по улице, на которой никогда не бывал, ибо мне говорили, что там нет ничего интересного. И сам определю, стоит ли туда возвращаться.

Я хочу впервые взглянуть на солнце, если завтра его не закроют тучи.

А если закроют — хочу глядеть, куда гонит их ветер. Раньше мне все казалось, что на это нет времени или что это не стоит внимания. А потому завтра я непременно буду смотреть на тучи или на солнечные лучи и тени, которые они образуют.

У меня над головой простирается небо, которому человечество, тысячелетиями наблюдающее за ним, сплело множество разумных объяснений.

Однако я позабуду все, что знаю о звездах, и они вновь превратятся и ангелов, или и души детей, или в то, чем мне захочется представить их в эту минуту.

Прожитые годы дали всему на свете последовательные и складные объяснении, но моей душе нужны чудеса. Я нуждаюсь в них — в том, чтобы в громовом раскате слышать голос разгневанного бога, хоть многие здешние люди и сочтут это вздорной выдумкой.