Читать книгу "В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац"

еще об одной близкой нам семье. В Гжатске жило многочисленное и бедное семейство Кручинкиных. Один из их сыновей Николай очень дружил с моими братьями, хотя был несколько старше их. По сути дела, он воспитывался в нашей семье, отец очень его любил. Совсем пареньком Николай Кручинкин отправился на Гражданскую войну и вернулся с двумя орденами «Красного знамени». К моменту нашего приезда в Москву он носил четыре ромба в петлицах и занимал очень высокий пост в пограничных войсках. Для отца и всей нашей семьи он оставался просто Колей. Он бывал в гостях у нас, мы нередко ездили к нему на московскую квартиру и на дачу. Тогда-то я впервые и покатался на автомобиле. У Коли имелся персональный «Бюик». Как-то летним днем мы приехали к Кручинкиным на дачу. Там собралась большая компания; выделялся мужчина с бородой в безукоризненном штатском костюме. Это был Павел Ефимович Дыбенко. Меня Кручинкины баловали, привозили конфеты, разные вкусные вещи, считавшиеся роскошью в начале 30-х гг., когда сохранялась карточная система. С большой теплотой относились они и к братьям. Борис парень суровый и вышколенный военной службой, был уважаем за дисциплинированность. Весельчак Кирюшка не только панибратствовал с командармом, но и пользовался особой симпатией его супруги Клавдии Александровны. Кирюшку любили за оптимизм и пение блатных песенок, которыми тогда славился джаз Леонида Утесова. Кирюшка выразительно исполнял «С Одесского кичмана бежали два уркана», песенку про влюбленного павиана, с танцами пел «С утра уж шумно в доме Шнеерсона». Вообще Кирюшка любил Шолом Алейхема и незлые еврейские анекдоты. Эти свойства перешли от Кирюшки мне. Впрочем, анекдотов я не люблю.

Николай Кручинкин успешно продвигался по службе. В начале 30-х гг. его командировали на учебу в Берлин. Там он прожил с семьей года два. Помню нашу встречу у Кручинкиных после их возвращения в Москву. Собралось много людей, выпивали за большим столом, слушали пластинки Вертинского. По просьбе отца, подвыпившего до высокого уровня сентиментальности, повторяли эмигрантскую песенку «Молись, кунак, в стране чужой». В той компании это допускалось даже в начале 30-х гг. Я катался в педальном автомобиле и до боли в сердце завидовал его владельцу – сынишке Кручинкиных, нареченному нечеловеческим именем ЛЕОНАРД. Сам себя он упрощенно именовал Надькой. Вечером гости смотрели диапозитивы о пребывании Кручинкиных в Берлине. Когда на стене появилось изображение семейства, гулявшего по зоологическому саду, Леонард закричал: «Вон Надька стоит». Кое-что он все-таки смыслил. Ему было года три.

Николай рассказывал отцу о приеме у Сталина, который задал только один вопрос: «Почему я Вас не знаю?» Представлявший Николая, Ягода аттестовал его как молодого способного командира, учившегося в Берлине.

Как же протекала моя жизнь? Я дружил с Игорем Петровым, соседями Лилей и Юрой Зыковыми, братьями разбойниками Игорем и Петей Закалинскими, с Таней и Васей Моргуновыми. Сначала меня отдали в детский сад, расположенный в сарае в лесу напротив нашего дома. Я оттуда бежал на второй день, не выдержав требований дисциплины, да и как было их выдержать? Нас покормили, построили в ряды и повели погулять. По дороге увидели старика, сидевшего на скамейке. Подошли к нему, стали о чем-то болтать. Старик улыбался. Потом какая-то девочка встала на скамейку. Старик снял ее и поставил на землю. Это показалось столь забавным, что все стали карабкаться на скамейку и всех их старик возвращал на землю. Разумеется, меня такая игра не увлекла. Я не залез на скамейку, я просто бежал из сада. Слишком глупым казалось пребывание в нем.

Тогда меня включили в группу ребятишек, обучавшихся немецкому языку. Учила нас старая, добрая, толстая Атилия Карловна. Я сразу ее полюбил: она рассказывала сказки про Карлика Носа, Халифа и Аиста и многие другие. Теперь я знаю, что Атилия Карловна рассказывала Гауфа и Братьев Гримм, но тогда я этого не знал. Я слушал и, хотя сказки мне читали и дома, эти казались особенно чудесными. Перечитывая их, я всегда невольно возвращался к Атилии Карловне, мне казалось, что я слышал ее голос, ее интонации. Я довольно быстро научился болтать по-немецки. У Атилии Карловны было много учеников. Она занималась в разное время с несколькими группами. Дети приходили в какой-нибудь дом и учились, играя: было лото, всякие загадки, сказки. Вырезали, клеили, рисовали. Собачье ухо и здесь прославило меня как художника. Трудными были 1929–1930 гг. Не хватало продуктов, даже хлеб продавали по карточкам. Атилия Карловна обычно делила с нами свои бутерброды. Каждому доставалось по крошечному кусочку, но каждому. Однажды праздновались именины Атилии Карловны. Приглашение получили все ученики. В довольно большой комнате собралась толпа ребятишек. Пили чай, ели торт. Атилия Карловна умела приготовить вкусное. Потом она умерла, и я горько плакал. Обучение немецкому языку продолжалось, но ни одну учительницу я не любил так, как Атилию Карловну. Смерть ее явилась для меня не первой утратой. Умер от дифтерита мой приятель. Так вот, после этой смерти я тоже плакал. Я редко плакал от горя. О двух случаях я рассказал, потом расскажу еще о двух. И это, пожалуй, будет всё.

Как я упоминал, я рос с Игорем Петровым. Мы до одури играли в солдатики. Николай Константинович отлично рисовал и участвовал в изготовлении войск. Между двумя столами в большой комнате был наведен мост из деталей хорошего конструктора, на столах возвышались крепости из кубиков, линеек и прочего материала. Здесь кипели бои. Были и другие занятия. Родители Петровы устраивали для меня и для Игоря литературные вечера. Мы учили какое-нибудь стихотворение, декламировали его, а потом нам читали книги. Здесь я узнал былины, сказка и поэмы Жуковского, Пушкина, рассказы Киплинга. У Петровых была отличная библиотека. Немало книг имели и мы. Николай Константинович научил беречь книгу, брать ее только чистыми руками. Читать и смотреть разрешалось все при взрослых и без них. Пряталась только одна иллюстрированная книга – «Мужчина и женщина». Но мы обнаруживали именно ее и смотрели в уединении. Помню и беседы Николая Константиновича. Он брал иллюстрированное издание «Жизнь животных» Брема (эта книга сохранилась у меня) или «Народоведение» Ратцеля и читал, комментировал картинки, рассказывал. Мы слушали, затаив дыхание. Петровы приобрели двухламповый громкоговоритель, казавшийся чудом техники. Николай Константинович рассказывал, что недалеко время, когда прямо у себя, в комнате можно будет смотреть кино. Теперь я знаю, речь шла о телевидении.

На улице Левитана жил с сыном и невесткой друг Л. Н. Толстого В. Г. Чертков. Он был уже стариком и ежедневно прогуливался по дороге. Потом его стали возить на