Читать книгу "Лео Бокерия: «Влюблен в сердце». Истории от первого лица - Лео Бокерия"

значительно больше, чем даже при дыхании чистым кислородом при обычном атмосферном давлении.

Метод этот имеет свою предысторию. Первую «камеру» для лечения сжатым воздухом создал знаменитый врач Роберт Бойль еще в 1660 году – а усовершенствовал изобретение его современник, английский хирург Натаниэль Хеншоу. Однако по-настоящему заработало это новаторство только в XX веке. «Кислородные палатки» впервые широко применялись во время Великой Отечественной войны и спасли множество жизней. Первую современную операционную ГБО создал в 1956 году голландский хирург Ите Борема, он же сделал первую операцию на сердце в условиях гипербарической оксигенации – и по заслугам считается основоположником метода.

Международное общество подводной и гипербарической медицины одобрило применение метода ГБО при следующих ситуациях: воздушной и газовой эмболии, отравлении угарным газом и цианидами, при газовой гангрене, острых травматических повреждениях, компрессионной болезни (главная беда ныряльщиков и водолазов), заживлении ран, высокой кровопотери (анемия), внутримозговом абсцессе, некрозирующей инфекции мягких тканей, остеомиелитах, радиационном повреждении, при кожной пластике и термических ожогах…

Это далеко не полный перечень применения метода ГБО. Так что не было ничего удивительного в том, что я сразу заинтересовался этим перспективным делом и решил серьезно заняться его изучением и применением.

Решить-то решил, но как все организовать? Было понятно, что проведение таких операций – весьма сложное дело, а сконструировать операционную для такой работы – что подводную лодку построить. Но когда тебе двадцать с небольшими ты по-настоящему увлечен какой-то, пусть даже самой головоломной идеей, преград не существует. Я не откладывая занялся строительством.

Мне было понятно, что операционная для гипербарической оксигенации – это что-то вроде герметично закрытого автоклава. Не теряя времени я отправился на поиски чего-то подходящего в подвал корпуса, где располагалась кафедра. Там у нас базировались рабочие, занимавшиеся техническими проблемами в институте. Решил посоветоваться с ними по поводу изготовления необходимого мне устройства. Неожиданно я обнаружил там два автоклава в относительно приличном состоянии. Именно такие, какие были нужны! После предварительного осмотра стало понятно, что аппараты мне подходят. Именно то, что надо, с вполне исправными герметичными дверцами: но повозиться все равно придется…

Конечно, хорошо, что эти агрегаты существуют, подумал я: но ведь они наверняка кому-то принадлежат. И, скорее всего, мне их просто так не отдадут. Я еще раз внимательно все осмотрел и убедился, что агрегаты старые и поставлены сюда специально для того, чтобы погрузить их на машину и вывезти (скорее всего, на свалку). Бегом вернулся на кафедру, взял двух студентов из кружка – Толю Дронова и Диму Аракчеева. С ними втроем мы и затащили эти довольно-таки громоздкие и тяжелые штуки в нашу аспирантскую комнату.

Как выяснилось, этими старыми автоклавами и правда никто не интересовался, они были подготовлены к эвакуации на свалку. Из автоклавов мы начали строить свою первую камеру для экспериментальных целей с дистанционным управлением.

В нашей институтской мастерской плотники соорудили по моим чертежам специальный операционный стол, на который можно было укладывать оперируемую собаку. Внутрь автоклава изначально были проведены трубки, через которые раньше подавался воздух и выпускался пар. Эти трубки несложно было приспособить для подачи в операционную под давлением воздуха, обогащенного кислородом. Камеру, в которой нам предстояло работать, можно было накачивать до давления, соответствующего двадцати (и даже больше) метрам глубины, сюда же подавали необходимый объем кислорода. Все работало довольно надежно.

Об этой затее узнал Кованов и пригласил меня для беседы. Разговор у нас получился интересным и довольно долгим, так как Владимиру Васильевичу хотелось в подробностях разобраться, как все происходит и работает. То, что нам удалось сделать, ему понравилось, и во многом благодаря этому новому делу меня взяли в аспирантуру сразу после окончания института.

Тогда я и начал делать операции на собаках в барокамере. Это понятно: аспирант имеет большие преимущества перед студентом. Не говоря уже о том, что его стипендия вдвое больше студенческой, аспирант не имеет ограничения в материале. Он получает столько собак, сколько нужно для его опытов. Кроме того, ему полагается для протирки и обработки приборов восемь литров спирта в месяц. С таким капиталом в нашей стране во все времена можно горы свернуть.

Когда я начал готовиться к операциям, сразу поставил перед всеми своими друзьями задачу найти большую трубу (диаметром примерно 50 и длиной не меньше 140 сантиметров). Все в моем автоклаве было рассчитано так, что именно такой размер трубы проходил. Вскоре такая труба нашлась на стройке возле Киевского вокзала.

Наняли машину, приехали. Меряем трубу рулеткой – 55 сантиметров. То, что надо! Немного длиннее, но главное, что не короче. В эту трубу нам нужно будет собаку класть, а собаки могут подвернуться и большие. Труба была старая, ржавая и явно никому кроме нас не нужная. По крайней мере, когда мы ее осматривали, а потом грузили, к нам никто даже не подошел. Привезли, сгрузили во дворе. Теперь нужно делать из этой ржавой трубы барокамеру. Главная проблема тут – сложнейшая сварка.

На территории института рядом с нашей кафедрой была мастерская, там работало несколько человек: слесари, токари, мебельщики. Они ремонтировали оборудование, помещения и прочее. Все большие мастера своего дела, ну и, конечно, любители того самого спирта, которым я обладал. Не раз и не два за небольшой, по моим понятиям, алкогольный гонорар они приходили нам на помощь. Вот и сейчас я отправился в мастерскую.

Был там один великий умелец – Вася. Двухметровый богатырь, лет сорока. Пришел он в институтскую мастерскую с крупного московского номерного завода, где считался лучшим сварщиком. Быть бы ему Героем труда и депутатом, но известная российская страсть к горячительным напиткам в конце концов загнала его в затрапезную институтскую мастерскую, где никто и представить не мог истинных его возможностей.

Вот к этому незаурядному человеку, о чем узнал позже, я обратился за помощью. Вася согласился с удовольствием. Дело предстояло непростое даже для него, настоящего мастера. Быстро согласовали гонорар, после чего Вася (мы все, молодые тогда ребята, его так называли) сказал очень даже серьезно: «Договоримся так: пока работа не закончена, ни грамма! Ни капли! Даже если буду со слезами просить. Ну, а когда закончу, вот тогда уж все вместе сядем и отметим, как положено».

Васю можно понять. Еще несколько лет назад он выполнял работу, которая мало кому еще была по плечу. Гордость за свое мастерство продолжала жить в душе мастера и сейчас. В маленькой институтской мастерской самые сложные проблемы были для него мелочью. И вот вдруг возникло большое, интересное дело. Да еще я сказал ему, что в нашей стране