Читать книгу "Тайна двух лун - Ксения Грациани"

Вот и теперь, соорудили плавучий остров, большой, на целых сто шагов в длину. Половину работы проделал ветер, сорвав и сбив в плотную массу тростник, осоку и рогоз, росшие по берегам болота, а люди расширили и укрепили осерёдок. Долго он не протянет. Ветер что дал, то и возьмёт назад, разберёт по травинке, раскидает по воздуху. Или не дай бог буря. Поэтому нужно спешить, найти новое пристанище, пока под ногами осталась твёрдая основа.

Плавучий остров удерживался возле берега несколькими толстыми камышовыми верёвками, которые привязали к шестам, вогнанным в землю, – ещё одна редкость, доставшаяся людям в наследство от прежних времён. Теперь изделия из железа были в Лакосе в большой цене, что уж говорить об оружии. Лезвия ножей, наконечники стрел и копий чаще всего делали из длинных зубов подводных чудовищ. Рукоятки мастерили из их же кости, реже из плотно переплетённого тростника. Для оглушения монстров использовали булавы с тяжёлым каменным шаром – обороняться приходилось не раз.

Сборы шли полным ходом. Мужчины раскладывали рыболовные снасти: рыбалка была единственным способом выживания на воде. Другие носили вязанки свежего тростника, чтобы настилать новые слои по мере гниения нижних. Если Боги будут милосердны, этих запасов хватит до тех пор, пока люди не найдут себе новый дом. Третьи закатывали на остров бочки с пресной водой, которую успели набрать из подземного источника, прежде чем его затопило. Пожалуй, это был самый ценный груз островитян – питьевая вода. Да и бочки берегли как сокровище. Их смастерили в те времена, когда на небольших участках суши ещё росли деревья с годной для использования древесиной.

Пока мужчины грузили весь скарб, женщины обустраивали нехитрый быт островитян. Укрепляли тростником навесы, раскладывали корзины с пожитками, глиняную посуду и одеяла, мастерили из камней закрытые камельки для приготовления пищи.

– Нита, зачем ты отправила за ней? – проворчала одна из женщин, толстая Найра, пристраивая к груди младенца. Две чёрные косы свисали из-под её круглых щёк, низкий лоб недовольно хмурился. – Стемнеет рано, и по её вине сегодня мы далеко не продвинемся.

– От этой чужачки одни беды, – добавила, докладывая тростник к навесу, вторая – суеверная Калу̀, худая с широким носом и выступающим подбородком. – Как только Аламеда здесь объявилась, к нашему болоту стала подступать Большая Вода, а на небе загорелась вторая луна. Это дурной знак.

– Большая Вода всегда приходит в одиночку, ей не нужны предвестники, – бросила Нита и крепко взялась за шест, к которому был привязан плавучий остров, давая тем самым понять, что она намерена ждать Аламеду столько, сколько потребуется. И пусть кто-нибудь только попробует сдвинуть её с места.

– А что до второй луны, – добавила Нита холодно, – одним творцам известно, что происходит с небесными светилами по мере приближения к кладбищу миров. Аламеда тут ни при чём.

Среди женщин прошёлся возмущённый ропот:

– Носится с ней, как наседка с яйцом.

– Родня она ей, что ли?

– Откуда взялась эта Аламеда?

– Я слышала от прабабки, будто на затонувшем северном материке когда-то обитали светлокожие люди…

– Сдалась же тебе эта белянка, – бросила Найра, недовольно глядя на Ниту. – Вот увидишь, скоро она уведёт у кого-нибудь мужа. Вон как они смотрят на неё.

– Так и разберитесь со своими мужьями, – хмыкнула Нита.

– Найра, между прочим, твой муж и на меня поглядывает, – вдруг произнесла с усмешкой девушка в платье цвета амаранта. Она сидела на краю острова, плетя верёвку из тростника, и казалась дикой лилией среди воды и зелёных стеблей. Ветер заигрывал с её длинными, по пояс волосами. Пронзительные глаза покосились на собеседницу.

Все засмеялись. Найра проворчала что-то и снова занялась младенцем. А не принимавшие участия в разговоре мужчины, услышав, что речь идёт о них, слабо возмутились, но тут же вернулись каждый к своей работе.

– Но женщины правы, Нита, – опять сказала девушка-цветок. – Белянка здесь чужая. Она не хочет идти с нами. Почему бы не оставить её в покое?

– Аламеда погибнет одна, и ты это прекрасно знаешь, Муна, – медленно, но упирая на каждое слово, проговорила Нита. – Мы все дали клятву держаться вместе и никого не бросать. Что бы ни случилось, – она начинала с беспокойством поглядывать в сторону тростниковых зарослей. Куда запропастился этот Лони? Нужно было пойти самой.

– Твоя Аламеда никакой клятвы не давала, – возразила Муна и, оставив свою работу, вскочила на ноги, не менее сильные и мускулистые, чем у Ниты, но куда более стройные и длинные. – Белянка чужая и никогда не пыталась стать частью нашего племени. Ты не заставишь её жить, если она сама этого не хочет. Мы все здесь сражаемся с наступающей водой. Каждый день, каждый проклятый миг. И я хочу, чтобы в тяжёлый час со мной были люди, готовые бороться со смертью, способные обхитрить её, а не те, кому всё безразлично, кто погибнет сам и станет гибелью для других, – Муна с вызовом смотрела на Ниту, а остальные одобрительно кивали в знак согласия.

– Ты слишком жестока к ней, сестра, – ответила с укором Нита, но позицию свою не оставила, словно вросши двумя ногами-столбами в утрамбованный тростник. – У неё горе в глазах. Всмотрись – в них написано, что она потеряла всё: свой дом, свою семью, свой народ и свою любовь. Но, кроме этого, я вижу в её глазах силу, затаившуюся силу одинокого волка, отбившегося от стаи. Вот увидите, Аламеда ещё поможет всем нам, она выпустит эту силу.

Муна хмыкнула, пожав плечами:

– Каждый из нас чего-то лишился, но мы боремся, а она… она как… как мёртвая.

– Правильно Муна говорит, – вновь сказала Найра. – Зови Лони, и отправляемся. Захочет – догонит вплавь.

– Вот-вот, – добавила Калу̀. – Не желает жить – только навлекает на всех гнев Богов.

– Верно! – подхватили другие. – Отплываем!

– На топях никто не останется! – вдруг обрывисто гаркнул чей-то трескучий голос – будто с хрустом отломилась сухая ветка. Однорукий старик Яс, всё это время молча сидевший под навесом, медленно повернулся к женщинам и обвёл их тяжёлым взглядом, всем своим видом показывая, как же он устал от этих разговоров. Морщины глубже обычного избороздили его лицо, ссохшееся, будто печёный корень мангра.

Гаркнул одно слово – и замолчал. Яс вообще был не из говорливых, но старейшину в племени почитали. Он единственный застал на своём веку прежний, цветущий Лакос. Одного слова Яса оказалось достаточно: женщины притихли.

Мужчины вообще предпочитали не вмешиваться, им по сути было всё равно. Девушка с необычной внешностью и правда поначалу вызвала у них интерес, но ненадолго. Парочке смельчаков новенькая сразу дала от ворот поворот. А ну её, овчинка выделки не стоит. Уйдёт она или останется, им от этого ни прибудет, ни убудет.

Выслушав вердикт старейшины, Муна снова пожала плечами и вернулась к своей работе. Нита хорошо знала, что означает этот жест: думайте, как хотите, но меня вам не переубедить. Она давно свыклась с упрямым нравом сестры. Обе они славились сильным характером. Чего-чего, а упорства им было не занимать. Но, в отличие от молчаливой Ниты, Муна часто заводилась с полуслова. Их родители погибли с наступлением Большой Воды, когда Муне едва исполнилось три года, и двенадцатилетней Ните пришлось заменить ей мать.