Читать книгу "Люди неба. Как они стали монахами - Юлия Варенцова"

Особенность Счетной палаты как института состоит в том, что наши сотрудники, инспекторский состав очень хорошо защищены законом. И даже я к ним вправе предъявить только те требования, которые обусловлены законом. Все остальное будет считаться давлением на инспектора. А это уже спектр – от уголовного до административного. В этой связи я могу руководствоваться только тем, что написано в законе. Это не мои измышления. Это не я придумал. Я обязан это спрашивать. Вот в этих рамках, как закон нам определил. У нас два базовых закона – закон о госслужбе и закон о Счетной палате.

– У вас хорошая зарплата. Что можете себе позволить? С нестяжанием как быть?

– Стяжание – это когда ты сам собираешь горящие уголья на свою голову (Притч. 25, 22). Все, что у меня есть, пришло не от меня и уйдет не ко мне. То есть я какое-то время пользуюсь вот этой дачей, но она пришла от родственников и дальше после меня уйдет родственникам, и дом, в котором я живу, тоже не мой, моего-то ничего и нет. Машина, на которой езжу, принадлежит Управлению делами Президента. Она тоже не моя… Стяжание – это целенаправленный процесс. Это значит: я ставлю себе задачу набрать, натаскать, набить себе всю комнату, все, что вокруг комнаты, и так дальше и дальше. Все это мое, как я счастлив! Да?

Я нахожу себя в таких жизненных обстоятельствах, что мне некогда думать, в том числе и о стяжании. Может быть, это, кстати, такая милость Божья к определенным людям и ко мне конкретно, что они находятся в таких обстоятельствах, что они думают только о своих определенных, очерченных интересах. То есть есть интересы, очерченные законодательством, государством, есть интересы с подготовкой кадров в Московском университете, где я тоже работаю. Также есть интересы в Синодальном миссионерском отделе. То есть у тебя есть бешеная куча занятий, которые гораздо более интересны, чем купить лишние три машины. А для некоторых эти лишние три машины – это свет в окошке, другого нет… И они кончаются, эти машины-то, очень быстро. И начинаются другие процессы, и потом, через 8–10 лет уже, может, и не надо машин, потому что лет уже будет побольше, и желаний поменьше, и лекарств надо будет еще больше, чем мне. Вот в чем вопрос. Если нет реально субъективно сформулированной цели, нет и процесса. Его не может быть физически. Лично я очень редко оказываюсь за рулем машины сам, просто потому, что мне некогда этим заниматься. Мне это не нужно.

Монах в миру

Дача в ближнем Подмосковье служит отцу Филиппу монашеской кельей. Ведь главное – не где жить, а как.

– Вы послушное духовное чадо?

– Мне всегда казалось, что я очень строптивый. Я долго учился не пережевывать благословение. Знаете, есть такой способ поведения, который: благословение получил – иди, сынок, выполняй. И ты его выполняешь, но внутренне жуешь: вот я бы сделал так или эдак… Но за 25 лет тесного общения со своим владыкой я научился не пережевывать. Вот сказали – сделай. Получится. С благословением – получится. Ну, опять-таки – это опыт, это надо уметь, это надо узнать и это надо понять.

– Почему вы выбрали для себя такой путь монаха в миру, а не в монастыре? Чтобы иметь возможность работать?

– С одной стороны, это были 90-е годы, и возникла такая бытовая необходимость, а с другой стороны, тот результат, который получился в итоге этих всех трудов, наверное, устраивает Церковь, а значит, должен устраивать и меня. Потому что, скажем, одним из главных итогов этой жизни я, например, считаю создание кафедры истории Церкви в Московском государственном университете. Она существовала с 1863 года по 1918-й. И в 2007 году, почти через сто лет после ее упразднения, уничтожения этой кафедры большевиками, она заработала, и причем первые два года я на ней работал практически один. Как шутят по поводу богослужения: сам читаю, сам пою, сам кадило подаю. То есть и поточный курс – мой, и экзамены – мои, и занятия – мои, и специальные курсы – мои. И вот пока удалось найти людей, которых можно было взять на работу, пока это все развивалось… И уже кафедра образовалась, организационная структура, первые два года я занимался тем, что выполнял все обязанности по этой кафедре – и заведующего, и профессора, и доцента, и ассистента, и кого хотите.

И еще один интересный, на мой взгляд, итог – это издание учебных материалов по истории Церкви. Как-то так сложилось в русской академической истории, что история Церкви оказалась не обеспечена учебными пособиями. Есть какие-то отдельные конспекты, были отдельные пособия, но все это, с одной стороны, не очень системно, а с другой стороны, давно уже устарело. И тот коллектив, который сейчас работает на кафедре, уже шесть томов пособий издал, и еще два тома у нас на выходе. Эти издания восполняют ту огромную лакуну, которая возникла в нашем духовном и светском образовании. Потому что даже в Духовной академии полноценного пособия по истории Церкви не существует, по источниковедению – не существует, по историографии – не существует. И, собственно, то, что мы сделали, этим могут пользоваться и светские вузы, и духовные учебные заведения. Тоже Господь в нужное время давал людей, которые обеспечивали и подготовку, и издание книг. Есть такие какие-то моменты, которые являются и миссионерскими, и академическими достижениями. И, наверное, оценивать эту сторону надо с подобных позиций. Мне кажется, с этой точки зрения жизнь прожита не зря.

– Какой у вас сейчас распорядок дня? У вас и Счетная палата, и кафедра…

– У меня распорядок дня очень сложный. Его надо как-то составлять, отслеживать. И день всегда расписан. День на день не приходится, потому что в один день у меня есть поточные занятия, в другой день у меня есть занятия по специальным дисциплинам на моей кафедре, в третий день у меня лекционные курсы на магистратуре Высшей школы государственного аудита. Плюс я, естественно, должен быть на работе, руководить департаментом, как бы об этом мы не говорим. Поэтому все далее вписывается в этот график. Потом есть богослужебный график, который накладывается на это на все. Есть личный график. То есть нужно какое-то время отвести и для правила и утром, и вечером. Поэтому день компонуется всегда по-разному, но очень плотно.

– Не мешает внутреннему сосредоточению такое количество дел?

– Ну, я не зря говорил о том, что надо учиться и надо ловить то, что тебе дают. Мне кажется, я научился, по крайней мере, балансировать в рамках этой загрузки, но опять-таки возникают некоторые моменты, которые говорят, что и годы уже не те, и силы уже не те, и от чего-то надо отказываться. Какие-то занятия начинаешь сокращать, и от чего-то, когда предлагают почитать, ты начинаешь уже отказываться. Потому что необъятное объять нельзя. Это будет уже мешать, это будет уже в ущерб. Во вред и учебному процессу, и в личный вред. Поэтому лучше от этого отказаться.

– А если бы все же жили в монастыре, какой бы образ жизни был вам ближе?

– Я – келлиотский монах. Мне трудно жить в общежитии в силу просто особенностей характера. Я не очень общительный человек. То есть я всегда сторонился людей, и вот этот способ жизни мне ближе, он меня от многих бед спасает. Я могу не очень близко общаться, а общежительный монастырь подразумевает некоторое тесное общение. Не дружеское, а именно тесное. В том плане, что ты можешь с кем-то в одной келье быть поселен, ты выполняешь труд с кем-то. Такие бытовые условия, они требуют тесного общения. В тесном общении я, наверное, не очень удобен. И мне самому крайне сложно.