Читать книгу "Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир - Стивен Джонсон"

Представьте вид на Брод-стрит тех времен с высоты птичьего полета, который показывают на ускоренной киносъемке. По большей части это будет обычная городская суматоха: «буйные и дерзкие, наглые и угрюмые, тщеславные, спесивые и злобные люди стремились… своим обычным шумным путем», как выразился Диккенс в конце «Крошки Доррит». Но и в этом турбулентном потоке начинают появляться определенные закономерности, словно водовороты в хаотично текущей речке. Улицы заполняются народом, на рассвете начинается эдакий викторианский эквивалент часа пик, который постепенно сходит на нет после заката; толпы людей заходят на дневные службы в церковь Св. Луки, вокруг самых популярных уличных торговцев собираются небольшие очереди. Перед домом 40 по Брод-стрит, буквально в нескольких метрах от страдающей малышки Льюисов, целый день собираются люди, каждый раз – разные, словно вихрь молекул, сливающихся в трубу.

Они приходят за водой.

Колонка на Брод-стрит уже давно пользовалась репутацией надежного источника чистой колодезной воды. Насос уходил на двадцать пять футов под поверхность улицы – проходил десять футов накопившегося мусора и обломков, из-за которых почти весь Лондон искусственно поднялся над уровнем моря, через слой гравия, простиравшийся до самого Гайд-парка, к песку и глине, насыщенным грунтовыми водами. Многие жители Сохо, жившие недалеко от других колонок – одна стояла на Руперт-стрит, другая – в Литтл-Мальборо, – предпочитали пройти несколько сотен метров, чтобы попить свежей воды с Брод-стрит. Она была холоднее, чем вода из других колонок, и на вкус казалась слегка газированной. Благодаря всему этому вода с Брод-стрит оказалась встроена в сложную паутину местных питьевых привычек. Кофейня вниз по улице заваривала на ней кофе; многие маленькие магазинчики в округе продавали лакомство, которое называли «шербетом»: смесь шипучего порошка и воды с Брод-стрит. Пабы на Голден-сквер разбавляли ею крепкие напитки.

Более 17 тысяч домов Лондона вообще не имели водопровода, полагаясь на загрязненные колодцы. В беднейших районах 70 тысяч домов снабжались водой из колонок – по одной на 20–30 зданий. Из них три раза в неделю по часу в день текла тонкой струйкой вода. Если житель пропускал очередь или вода кончалась, ему приходилось идти, надеясь на удачу, со своим ведром или кувшином к ближайшей колонке.

Даже переехав с Голден-сквер, люди не забывали о колодце на Брод-стрит. Сюзанна Или, муж которой построил капсюльную фабрику на Брод-стрит, овдовев, переехала в Хэмпстед. Но ее сыновья регулярно доставляли матери на телеге кувшин, полный воды с Брод-стрит. Кроме того, братья Или постоянно держали на фабрике два больших ведра с колодезной водой, чтобы работники могли попить во время трудового дня. Температура в те августовские дни достигала тридцати градусов в тени, ветра, который мог бы освежить воздух, тоже не было, так что прохладной колодезной воды тогда, должно быть, хотелось многим.

Мы знаем очень много о ежедневных питьевых привычках в районе Голден-сквер в те удушливые дни августа 1854 года. Братья Или отправили матери бутылку воды в понедельник, и позже она поделилась ею с племянницей, зашедшей в гости на неделе. Еще мы знаем, что молодой человек, навещавший отца-фармацевта, выпил стакан воды из колонки с пудингом в ресторане на Уордор-стрит. Нам известно, что армейский офицер ужинал у друга на Вардор-стрит и выпил стакан воды с Брод-стрит. Наконец, портной мистер Г. несколько раз посылал жену набрать кувшин воды из колонки, стоявшей прямо рядом с домом.

Кроме всего прочего, мы знаем и о тех счастливцах, которые по тем или иным причинам не пили из колонки на той неделе: рабочие пивоварни «Лев» вместе со своим солодовым ликером пили воду, которую им поставляла популярная компания «Нью-Ривер»; супружеская пара, которая обычно посылала к колонке десятилетнюю дочь, несколько дней сидела без свежей воды, потому что девочка простудилась и лежала в постели. Знаменитый орнитолог Джон Гульд, который очень любил воду из колонки, в субботу отказался выпить стаканчик, сказав, что вода отвратительно пахнет. Наконец, Томас Льюис, живший буквально в нескольких футах от колонки, никогда из нее не пил.

Есть что-то удивительное в том, что мелкие подробности совершенно обычной жизни в ту неделю вот уже полтора столетия являются достоянием истории. Когда сын фармацевта отправлял в рот ложку сладкого пудинга, он вряд ли представлял, что подробности его обеда будут интересовать хоть одного жителя викторианского Лондона, не говоря уж о людях из XXI века. Если большинство мировых исторических событий – великие военные сражения, политические революции – изначально осознаются всеми их участниками как исторические: они действуют, зная, что их решения попадут в летописи, а потом еще десятки или даже сотни лет будут обсуждаться. То эпидемии создают историю «снизу»: они могут изменить мир, но вот участники этих событий – практически всегда самые обычные люди, которые живут привычной для них жизнью и даже не задумываются, что о ней будет известно потомкам. Эпидемии вносят хаос в историю. И, конечно, люди, которых они затрагивают, если и понимают, что живут во времена исторического кризиса, то осознают это обычно слишком поздно, потому что в этот момент обычно уже находятся на смертном одре.

Тем не менее кое-что всегда скрывается от летописей, что-то куда более личное, чем истории о пудингах и солодовом ликере: мы не узнаем, каково это было – подхватить холеру в этом переполненном, страдающем городе, особенно в то время, когда о болезни еще ничего не знали. У нас есть на удивление подробные рассказы о передвижении десятков людей в эту злосчастную неделю в конце лета, есть графики и таблицы жизней и смертей. Но если мы захотим воссоздать эпидемию «изнутри» – описать физические и эмоциональные страдания, связанные с ней, – исторические записи нам не помогут. Придется воспользоваться своим воображением.

Где-то в среду портной мистер Г., живший по адресу Брод-стрит, 40, скорее всего, почувствовал странное беспокойство, сопровождавшееся расстройством желудка. Сами первоначальные симптомы совершенно неотличимы от легкого пищевого отравления. Но на эти физические ощущения накладывалось тяжелое дурное предчувствие. Представьте, что каждый раз, чувствуя небольшое расстройство желудка, вы осознаете, что в течение двух дней, вполне возможно, умрете. Не забывайте и о том, что рацион питания и санитарные условия того времени – отсутствие холодильников, загрязненная вода, излишнее употребление пива, крепких напитков и кофе – были идеальной средой и для других недугов пищеварительной системы, не только холеры. Представьте, что над вашей головой висит дамоклов меч, и любая боль в желудке или жидкий стул могут стать предвестником неизбежной гибели.

Горожанам, конечно, не впервой было жить в страхе, и Лондон не забывал ни о Великой чуме, ни о Великом пожаре. Но вот конкретно холера для лондонцев стала порождением Промышленной революции и глобализации поставок: до 1831 года на британской земле известных случаев холеры не было, хотя сама болезнь очень древняя.

В санскритских текстах, написанных около 500 года до н. э., описывается смертельная болезнь, которая убивает, вызывая обезвоживание. Гиппократ прописывал в качестве лекарства белые цветы чемерицы. Но почти две тысячи лет болезнь практически не выходила за пределы Индии и Юго-Восточной Азии. Жители Лондона впервые узнали о холере в 1781 году, когда началась эпидемия среди британских солдат, расквартированных в индийском Ганджаме; заболели более пятисот человек. Через два года в британских газетах появились сообщения об ужасной вспышке холеры, убившей более 20 000 паломников в Харидваре. В 1817 году холера, по выражению Times, «разлетелась… с невиданной злобою», поразив Турцию и Персию, Сингапур и Японию и добравшись даже до Америки; эпидемия стихла лишь в 1820 году. Саму Англию болезнь не затронула, и эксперты того времени, конечно же, выкатили целый парад расистских штампов о превосходстве британского образа жизни.