Читать книгу "Не ум.ru - Андрей Виноградов"

Я же наоборот – обрел свой.

На дебелом, не прикрытом форменной блузой предплечье официантки обнаружилось темное углубление с пересекшим его в середине коротким, не успевшим побелеть шрамом. Вместе отметины походили на стрелку компаса, балансирующую на оси. Одно острие указывало на север, другое, соответственно, на юг. Может быть именно это пустяшное напоминание о том, что где-то царит тепло, подвигло меня к решению выбираться из далекого захолустья как можно быстрее. Все возможно. Однако если случилось именно так, то исключительно подсознательно, потому что думал я в это время совсем о другом.

Ох уж это непонятное углубление на женской руке с пересекшим его шрамом… Будто оброненные на илистое дно, они устроили настоящую круговерть воспоминаний, окрашенных в мрачные цвета терпкости и бессилия.

Весь, запитый бурдой, именуемой кофе, бутерброд с маслом и сыром, выданный мне на завтрак – яичница, царица поджаренных северных яиц, оказалась мною пошло профукана, – я прилипчиво зыркал в сторону официантки. Жег глазами обнаруженную отметину. В конце концов, женщина с фырканьем в мою сторону удалилась на кухню, а когда вернулась в зал, то загипнотизировавший меня след оказался заклеен полоской пластыря. «Здоровая, как бегемот, жирная и при этом чуткая…»

Заклеенная отметина сделалась для меня еще заметней, чем раньше, но в тоже время скрылась тайной от менее глазастых. Сама того не ведая, бежевая приклейка установила между мной и недоброй официанткой странную, почти что интимную связь. Так бывает, когда продавец что-то украдкой метнет под прилавок, а ты, пронырливый, ненароком засечешь движение. И значение его безошибочно угадаешь. Продавец знает, что раскрыт, но мы оба делаем вид, что все нормально, никаких аномалий. Он в болезненной надежде не быть пойманным и не лишиться работы, а ты – наивно-нелепо уповая на то, что теперь у тебя в лавке блат.

Я представил себе, как будет больно женщине отрывать клейкую ткань. Часть клея – без вариантов – будто вживется в кожу. Потом надо будет до красноты тереть злополучное место пальцем, скатывая грязно-серый шарик. «А она короткопалая, с необъятной грудью… Не самая удачная комплекция для таких телодвижений». Наверное, переживания за предсказанные неудобства невольно отразились на моем лице. Иначе с чего было женщине «добивать» меня «извращенцем» после недавнего «хулигана»?

Сейчас, через столько лет, складывая коллаж из своей немыслимой мысли о таинственной, интимной с официанткой связи, глыбы ее короткого тела, злобного лица человека, познавшего все о насилии унижением, измученного недобрым эхом, каким жизнь отзывается на наши стенания… – я, пожалуй, соглашусь с ее правотой. Извращенец. Вольно было выпендриваться – писатель, как-никак из самой Москвы. Пусть и самоназванный. Это о писательстве. Но поди проверь. Зато штамп в паспорте со столичной пропиской… Москву-матушку не отменишь! Даже из Питера такой фортель немыслим.

Да, я довольно двусмысленно, фривольно даже предложил женщине почитать перед сном.

Три оставшихся до счастливого возвращения в цивилизацию дня мне было предписано безропотно подъедать то, что давали, и любой ценой воздерживаться от эксцентричного юмора. Причиной послужили обнародованные кухней сомнения в достатке еды для всех постояльцев. Если буран затянется. А он затягивался. К тому же макушка, на которую официантка, презревшая чтение вслух, упустила поднос – «Ребром, зараза… Суметь надо при ее-то росте…» – давала о себе знать равномерной пульсацией. Я еще долго скрытно обожал неизвестного мне человека, который изобрел пластмассу. Обидные шрамы лучше любых похорон.

За час до выписки из гостиницы я «растряс» ближайший банкомат, однако «моя» официантка так и не появилась. Я решил, что лютый мороз отбивает все запахи, даже денег, и вознамерился как-то увязать это открытие со здешней моралью, но кукиш так и остался в кармане.

Спустя годы я точно прозрел: да ведь кукиш – это символ непорабощенного мозга! В кармане он, надо сказать, хорошо защищен и от этого еще более ценен, хотя по уму следовало бы ценить беззащитное.

Например, себя на вечно холодном Севере.

3

Посещение холодильника – вот на что нынче навели меня воспоминания о далеких северных днях. Было еще что-то, но я упустил.

Потирая рукой поясницу – привычка симулянта со стажем, бреду на кухню. Слегка пошаркиваю. За эту манеру, проявляющуюся отчего-то исключительно дома, вовне ни разу такого не приключалось, там я относительно бодр и пружинист, – дочь обзывает меня «стариком-процентщиком». Хорошо бы услышал ее Господь и просто так, хохмы ради, воплотил необидную дочернюю насмешку в жизнь. Цены бы не было моему положению: пожилой, респектабельный и, что важно, сытый банкир. Ведь настоящая сытость – это когда о еде вообще не думаешь, потому что отсутствие ее, даже малейший ее недостаток невозможны, как вчерашний министр на бирже труда.

А пока я принуждаю «старика-холодильника» поделиться накопленным. Он бунтует, урчит нутром, не поддается. Увы, я вынужден свидетельствовать в его пользу: делиться собственно нечем. Ну, почти. Приходится попенять ему на недостаток рачительности, по сути – на мотовство. Один мой товарищ, когда тужится высветить свой недюжинный ум и талант иронизировать над чужими трудностями, говорит, что с моим холодильником классно дерьмо есть: оглянуться не успеешь, а он уже все оприходовал. Я вполне мог бы закавычить слова, их автор частенько повторяется. Он вообще не слишком озабочен интерпретациями. Умно сказанное глупо переиначивать – его незыблемая точка зрения. Такой человек. Но если вменять словам кавычки, то по уму следовало бы обнародовать имя автора, сослаться, так сказать, на источник. А ему еще ох как рано объявляться в повествовании. Не исключено, что он вообще не понадобится. Впрочем, мы столько лет вместе… месте…месть… Пошел прочь, зануда, со своим умничаньем!

Как-то я пытался сочинить пьесу. Кучу персонажей настрогал, а в итоге понадобились всего трое. Два действующих лица и один знакомый пройдоха, взявшийся мой титанический труд к сцене пристроить. Третий не справился. Впрочем, мы оба по-своему оплошали, но он, на мой взгляд, значительнее.

Что же касается холодильника, то его хаятель, конечно же, прав как никто: жрет, собака, за обе щеки и совсем не собака. Давно уже не бросовое в стране электричество, а он его… киловаттами. А платить мне. Хорошо хоть не на этой неделе.

Зато эта дурацкая железяка много чего помнит. Не удивлюсь, если однажды прибегну к помощи альпенштока, кайла и обнаружу в какой-нибудь из подернутых льдами стен… – мамонта. Или яйцо динозавра. Может быть лучше яйцо мамонта? Какое крупнее? Что говорят зоологи? Молчат? Значит, не их профиль. Это другая наука. Яйцелогия.

Холодильник, конечно, не очень велик, но при этом невероятно внушителен своим хо-ло-диль-ни-чьим эго. Проще говоря, мнит о себе слишком много. Однако же управа на него всегда под рукой: вилка в розетке. Он об этом знает и когда почти пуст, будто скукоживается, как приснопамятный сыр в северной гостинице. Чует ледяным сердцем-вещуном, что не ровен час отключат из экономии. Правда, думает, что из вредности.