Читать книгу "Когда возвращается радуга. Книга 1 - Вероника Горбачева"

— Овцы, — с презрением бросила ханум. — Откормленные жирные овцы. Я всем запретила есть сладости ещё месяц назад, и что? Ты, ты и ты, — ткнула пальцем в трех лежащих. — Пять ударов, как я и говорила, и больше ко мне не приходить. Я лично скажу почтенной Нухе-ханум, что толку из вас не выйдет, пусть поищет в вас иные таланты. Остальные… Ты и ты — три удара по пяткам. Завтра не приходить. Неделю сидеть на хлебе, воде, зелени и фруктах. Потом добавите к трапезам айран и баранину, и до конца месяца больше ничего. Меня же ещё благодарить будете, курицы. А ты…

Смерила Ирис ещё раз оценивающим взглядом.

— Из тебя выйдет толк. Хоть ты и косноязычна, но затанцуешь у меня не хуже, а лучше райских гурий, в этом деле голос не нужен. Но и погоняю я тебя, девочка, три шкуры спущу, милостей не жди. Потом всё окупится. Вот тебе с завтрашнего дня положены лучшие сладости и куски баранины, и фрукты, и кишмиш. Не бойся, не потолстеешь, у тебя натура не такова, а вот нужное мясо наешь. Танцовщица должна играть телом, а не костями… Ладно, продолжим.

И такая власть была у этой женщины над ученицами, что те, кто наказан, лишь отползли прочь, всхлипывая, но не прося о пощаде, ибо знали — бесполезно. Айлин-ханум, осердившись, может и сверх того назначить. А остальные сдержали вздохи облегчения.

И все посмотрели на Ирис — на неё, Кекем, Заику. Не с завистью. А с сочувствием, а кое-кто и со злорадством. Ибо благоволение несравненной когда-то звезды Танца Наслаждений, Семи покрывал и Полёта пчелы означало не головокружительный взлёт и славу и возможную свободу — а пока что тяжелейший изнуряющий труд, труд, труд…

Так оно и случилось.

После обычного двухчасового урока, когда всем прочим разрешили снять браслеты и отправиться в хаммам на простое быстрое омовение, ханум щелчком пальцев оставила Заику для дополнительных занятий. Хвала создателю, позволила отдохнуть четверть часа, а главное — во время разучивания нового танца ничего уже не заставляла держать, кроме двух персиков. Но и те чуть не выскальзывали из ослабевших пальцев.

Одно было хорошо. Ей, как подающей надежды танцовщице, назначили ежедневно пять дополнительных блюд. Правда, выходило это, если уж откровенно, не очень щедро: кормили девушек скупо, из небольших плошек-пиал, куда еды входило с горстку, не больше, чтобы не особо разъедались; ибо великий султан, в отличие от своих же мудрецов и советников отчего-то не жаловал пышнотелых дев. Выходило, что к каждой из небольших пяти ежедневных трапез прилагалась дополнительно маленькая порция чего-то ещё: какой-либо фрукт, каша или йогурт, либо несколько кусочков кебаба. Но пять лишних порций в день, пусть символических — это возможность припрятать что-нибудь, вроде как на потом, и потихоньку снести нянюшке, потому как ей-то, простой служительнице при хаммаме, приходилось не раз укладываться спать на пустой желудок. На простых и немолодых прислужницах экономили, ибо заменить их было недолго. Девушки закупались в Сераль не только для услад повелителя: когда на торгах по дешёвке выставляли не девственниц и не слишком молодых, но сильных и выносливых рабынь — их охотно брали для чёрных работ. Валиде-султан была бережливой хозяйкой и того же требовала от хезендар-уста — экономки, и от капы-агасы — главного евнуха.

…А нянюшка Мэг, как до сих пор тихонько называла её Ирис, в последнее время всё чаще болела. Горячий влажный воздух парных не шёл ей на пользу, теснил грудь, вызывая тяжёлый кашель. Всё чаще приходилось отлёживаться. К сожалению, прославленный лекарь Аслан-бей, веское слово которого среди управляющих громадным хозяйством гарема ценилось и исполнялось, давно уже сюда не заглядывал, и некому было вступиться за больную служанку, попросить хотя бы перевести на другую службу. Может, если ей кушать побольше, это поможет сопротивляться болезни?

Оттого-то Ирис не ужаснулась, а возликовала в душе, услышав от Айлин-ханум о своих, оказывается, талантах и блестящем будущем. Теперь она сможет помочь Мэгги. Вот что главное.

…А наутро у неё, как и следовало ожидать, нещадно болела каждая мышца, ныла каждая косточка. И сил подняться просто не было. Словно её вместе с пятью проштрафившимися ученицами вчера нещадно отлупили бамбуковыми палками и не только по пяткам.

— Кекем!

— Заичка! Вставай же, дурында! Злыдня вот-вот притащится!

Подружки, Нергиз и Марджина живёхонько стянули с неё покрывало и вздёрнули под руки, усаживая и не обращая внимания на протестующее мычание. Кто-то плеснул ледяной водой в лицо. Ирис охнула… но не обиделась, лишь поспешно утёрлась ладонью. Всё правильно. Она сама не раз так приводила в чувство подруг, иногда особо разоспавшихся. Лучше замочить постель — всё равно потом высушится и проветрится — чем попасться под горячую руку смотрительнице гарема, Нухе-ханум, за скверный норов прозванной Злыдней.

Вновь замычав — на этот раз просительно, и не открывая глаз, сложила руки ковшиком, получила порцию воды и уже сама плеснула себе в лицо. Потёрла щёки.

— Бр-р-р…

Среди ночи девушек будили — и заставляли идти в кухонные погреба, где для них был приготовлен колотый лёд. Его полагалось рассыпать по кувшинам с водой, что стояли у каждой в изголовье. К утру лёд стаивал, но вода в серебряных кувшинах оставалась бодрящей, «живой». А главное — прогоняла остатки сна.

Тем, кто не проснулся вовремя, к утреннему обходу, оная бодрящая струя выливалась безжалостной Злыдней прямо на голову. Да ещё и сопровождалась увесистым пинком или затрещиной, в зависимости от того, какая часть тела провинившейся оказывалась более беззащитной или соблазнительной.

— Спа-а-сибо-о, — прошептала Ирис, почти не запинаясь, и кое-как поднялась. Подвигала головой — ныла шея. Покрутилась вправо, влево — ничего, спину тянет, но терпимо. Руки, плечи ломит, конечно, после кандалов-то… И ноет даже так называемая грудь, которая, несмотря на полновесных пятнадцать прожитых лет, едва-едва наметилась, из-за чего девушке довольно часто приходилось ловить снисходительный, а то и насмешливые взгляды пышных, распустившихся, как бутоны, красавиц одалисок.

Впрочем, Нергиз и Марджина, её подруги, были не из таких зазнаек. Одна, белокожая, с волосами чернее безлунной ночи; другая — сама темнее эбенового дерева, но со множеством высветленных косичек, обе высокие, несмотря на то, что ровесницы Ирис, статные, развитые, с мощными бёдрами и прекрасными грудями, предметом зависти местных гурий, а главное — удивительно красивые: они, казалось, могли с лёгкостью завоевать первенство среди местных пери. Но не рвались ни к славе, ни к ложу повелителя. Марджина, как поговаривали, попала сюда в качестве подарка от одного из царьков далёкой покорённой страны, Нергиз же продали в Сераль собственные родители. И то, и другое — в порядке вещей, такое здесь частенько бывало. Но только обычные «подарки» и «приобретения», как правило, стремились урвать из своего положения всё, а эти две оказались совершенно равнодушны к возможным перспективам. Что и сроднило их с Ирис.

Впрочем, для них она была просто Кекем.

Ведь никто, кроме Мэг и самой Ирис, не знал, кем на самом деле является девочка-подросток, угловатая и нескладная, с личиком, обсыпанным веснушками, не поддающимися ни лимонному соку, ни огуречной воде, а из достоинств у неё разве что великолепная рыжая грива. Помнить об истинном происхождении юной рабыни-джарийе, получившей лишь недавно статус одалиски, было некому. Айше-ханум, недобрая ей память, утянула за собой в мир иной всю свою свиту, всех наперсниц, знавших её тайны. Тех же, что остались в Баязедовом гареме после утопления беременных и просто недевственных, потихоньку удалили прочь. Мать Хромца, новая валиде, забравшая в цепкие руки правление в Гареме, при своей практичности уделяла большое внимание всему, что оттеняло царственное положение её единственного сына, и пользоваться Тамерлану чужими девами считала зазорным. В Серале оставили немногих, лишь самого юного возраста, остальных же продали с большой прибылью. К великой радости и выгоде торговцев Нуруосмание, штат прислуги и прекрасных дев во Дворце Наслаждений за несколько месяцев обновился практически полностью.