Читать книгу "Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская"

Ходила Еакэ по ночам — с утра до вечера работала на окия — по мико, шаманкам, монахам, выпытывала про причину злосчастий своей семьи. Те только брали деньги, усиленно припоминали все, что знали и умели… и горестно разводили руками. Никто не знал, за что проклятье легло на Еакэ и ее семью. Один старый монах, чудесами прославившийся от Киото до Эдо, посоветовал Еакэ все деньги, что ей из ее заработка отдадут, все деньги, что сэкономит на нарядах и украшеньях, потратить на еду и подарки для нищих. Как бы ни было тяжко преступление, содеянное Еакэ в прошлых жизнях или же ее семьей при жизни этой, однако же благими делами, быть может, смоется и это прегрешение.

Сказать, что Еакэ стала святой, значит, ничего не сказать. Все, что только могла, отдавала она тем, кто нуждался, и тем, кто обратился за помощью. Она сияла ярче падающей звезды, рассекая весь мрак тяжелой и суетной жизни, она могла бы купаться в золоте и рисе, но все, что хозяйка окия отдавала ей из ее заработка, тратила на других.

Исхудала Еакэ, казалось, вот-вот растает. Поблекла ее красота. Впрочем, толстый слой белил скрывал эту потерю. А таланты прекрасной юной гейши от отчаяния расцвели еще ярче. И если остались еще мужчины, которые голову потеряли от других женщин, то уж душами всех завладело ее искусство. Сам сегун всполошился, едва не забросил все, чтобы рвануться в Киото и сцапать прославленную искусницу и красотку в свои железные руки. Да император со всем выводком принцев и родственников сон потерял, завалил окия, в котором жила Еакэ, слезными любовными письмами, умоляя стать его наложницей, а то и… сказать даже страшно, до того обнаглел, главной женой. Нынешнюю главную жену свою император обещал выгнать из дворца, если только прекрасной Еакэ будет того угодно. И даже наложниц своих обещал выгнать, только одну лишь Еакэ любить. А уж сколько клялись другие ее поклонники! Сколько писем со стихами, восхищениями, мольбами и обещаниями написали! Кажется, если бы собрать всю эту бумагу, то можно было весь Нихон(4) застелить в ряд или два.

Не желала Еакэ быть ни чьей-то самозабвенной, ни чьей-то безумной любовью. Не желала сердце никому отдавать, так как все время о спасении сестры и семьи думала. И богатого покровителя, который бы ей безбедную жизнь обеспечил, не искала. Нет таких денег, которыми бы можно было откупиться от страшного проклятия. Но может делами добрыми удастся хотя бы сестренку спасти ей? От ревности, от обиды докопались какие-то из влюбленных в Еакэ до истории ее, пустили гадкий слух, что проклята красавица, а потому не восхищаться ею, а гнать ее надобно. Часть ухажеров отвалилась после, впрочем, все равно их достаточно оставалось. Жизнь без Еакэ, без ослепительной красоты ее, без талантов ее казалась многим мужчинам хуже проклятия.

Иссякали силы душевные, иссякали силы телесные у прекрасной юной гейши. Хотела она сходить в храм и помолиться, да настоятели уж более и на порог не пускали ее. Боялись, что увидят послушники и монахи такую красоту — и об учении Будды, о стремлении к просветлению позабудут. Не все, конечно, были и очень сильные духом, но не дело ж настоятелям своих учеников такому искушению подвергать! И потому ни в один из храмов Киото не пустили бедную Еакэ. Так бродила она по округе вечерами, ночами, ища места, где бы можно было выговориться. И добрела к моему озеру. Слыхала она раньше, быть может, что об озере дурная слава идет, но все равно пришла, надеясь, должно, что никто здесь ее не потревожит. И потому записала она свою печальную историю, свои горячие нежные молитвы о счастии младшей сестренки на воде. Я смотрел на нее, глаза мне что-то щипать начало, мир как-то вдруг помутнел. Решил, что рыбные мальки, хулиганье это, замутили воду, потому плохо вижу. И выбрался наружу, на дальний берег. Надеялся, не увидит она меня, но она как почуяла, посмотрела.

— Ты ли каппа, который здесь живет? Который кровь выпивает и топит? — спросила.

Я робко приблизился и извинился, что нарушил ее покой.

А она, глупышка, вылезла из воды на берег, бухнулась на колени передо мной и взмолилась, чтобы я погубил ее, тогда, быть может, после мучительной гибели ее боги смилуются и даруют прощение ее семье. В первый раз кто-то меня просил о таком — и я от изумления растерялся. И сказал ей, что ни топить ее не смогу, ни кровь пить. Жалко мне ее, а потому у меня весь аппетит пропал. Разрыдалась она горько-горько. Я подошел, робко по спине погладил. Что еще я мог сделать для нее? Разве что выплакаться дать. Людям это почему-то нужно и важно, когда у них горе. И вдруг осенило меня.

— Знаю я, Еакэ, одного паренька по имени Сайвай. В детстве рано он мать потерял и потому глубоко задумался, почему в человеческом мире столько бед и несчастий. И с тех пор он везде ищет ответ. И учения достигших просветления он изучает, и книги древних мудрецов. Днем при свете солнца читает, ночью светлячками свитки освещает, сиянием луны или блеском снега. Везде был, все обошел. Кажется, нет на всем свете книги, которой бы не прочел он. А если и есть, то еще доберется. Лет ему еще только семнадцать, успеет еще. Ко мне тоже заходил, допытывался о житии таких ничтожных злобных существ как я. Я аж обалдел от такой наглости, потому и упустил, не утопил. Найди его, девочка, да спроси, может, он подскажет, за что роду твоему такое горе досталось.

Перестала плакать красавица, сжала благодарно руки мои и засеменила прочь, насколько позволяло быстро двигаться ее тяжелое узкое мокрое кимоно. А про обувь свою неудобную забыла. Я спрятал ее сандалии и, бывало, доставал, прижимал к животу. Почему-то мне становилось сладко тогда. И вспоминалась та девчонка.

Около года прошло, кажись, в мире людей. Однажды утром заскочил ко мне Сайвай. Бледный, растрепанный. Умолял его сожрать.

— Это еще что за глупости! — возмутился я, — Что такого натворил, малек?

Рассказал он мне историю о своей любви и о конце Еакэ.

Оказалось, прислушалась Еакэ к совету моему. Решила обратиться за помощью к любознательному юноше. А чтобы он ей точно помог, вздумала влюбить его в себя. Якобы случайно познакомилась с ним на улице Киото, когда он из одного храма выходил. Нарочно споткнулась, ногу подвернула. А он, добрая душа, до окия довел ее, хотя раньше туда и не заходил. В благодарность пригласила его выпить сакэ. Он долго упирался, а потом все же вошел в ее покои: любопытство одержало верх, так как ни разу прежде в комнате у гейши не был он. Песню спела она ему, стихи рассказала. Старалась, сияла, как только она одна умела. Не устоял Сайвай перед блеском ее красоты, но виду не подал. Притворился, будто лишь как поэта, товарища по наслаждению песнями, стихами и цветами ценил. В общем, так их дружба началась.

Он всеми силами искал ответ. Она старалась сиять ярче прежнего, чтобы он не сорвался с крючка. Глупышка, да он бы и сам ни за что от нее не ушел, даже под страхом смерти! За нежную заботу его, за осторожное обращение и вежливость, за ум его блестящий полюбила его Еакэ по-настоящему. Сайвай понял все, перемены заметил, но виду не подал. Остался другом ей. А вокруг все твердили, что юный ученый Сайвай и Еакэ любят друг друга до беспамятства, только друг другом и живут. От людей сердца не спрячешь: они все разглядят. И, конечно, людям завидно было, но тех, кто в молодости и уме мог состязаться с пареньком, было не столь уж и много. А если учесть, что видели любовь юной красавицы к молодому ученому, то и вовсе у многих мечтателей и завоевателей руки опускались.