Читать книгу "Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт"

В ходе многих дебатов меня спрашивали о значении успеха национал-социалистов на последних выборах. Позднее, во время допроса на суде по денацификации, меня пытались обвинить в том, что я во время визита в Америку выступал в пользу национал-социализма. Это, конечно, вздор. Я указывал на успех национал-социалистов как на пример того, чем грозят дальнейшие усилия в целях взимания новых репарационных платежей с германского народа.

В результате моего лекционного турне местная пресса начала интересоваться вопросами репараций. К сожалению, меня разочаровывала позиция германского правительства. В своей первой лекции в Нью-Йорке сразу по прибытии я дал ясно понять, что если выплаты репараций продолжатся, то наступит время, когда перевод иностранной валюты из Германии окажется невозможным. Это первое выступление состоялось фактически перед аудиторией из шестисот приглашенных представителей бизнес-сообщества по инициативе Германо-американской торговой палаты. Я почувствовал себя на мгновение несколько неудобно, когда, поднявшись на подиум, оказался перед микрофоном и председатель собрания заявил: «Господа, пожалуйста, помолчите теперь, мы в эфире». Так как я впервые говорил по-английски после продолжительного перерыва, и говорил экспромтом, то был вынужден преодолевать известную нервозность, но мне удалось справиться с ней без каких-либо нежелательных инцидентов.

Такой инцидент произошел позднее, когда мои замечания о возможном прекращении платежей были опубликованы в прессе в сенсационной манере подачи. В тот же день вместо замечания о том, что мои слова представляют собой точку зрения частного лица, германский министр финансов Дитрих объявил на встрече с журналистами в Берлине, что господин Шахт не был уполномочен делать заявления, которые ни в коей мере не отражают позицию германского правительства. Я никогда не утверждал обратного, и упреки Дитриха были до определенной степени не по адресу. Однако публичное дезавуирование меня производило впечатление, что существовала возможность продолжения выплат репараций. Беда заключалась в этом. В некотором раздражении я высказал Кипу свое недоумение в связи с этим высказыванием министра, предполагающим скрытое недоверие, и попросил передать это в Берлин. На следующий день Кип позвонил мне рано утром и сообщил ответ правительства, которое заверяло меня в полном доверии. Столь беззастенчивый двойственный подход разозлил меня, и я передал Кипу по телефону слова: «Пожалуйста, передайте в Берлин: «Ну и черт с вами».

К концу моего турне я получил предложение от американской фирмы опубликовать лучшие из моих лекций в виде книги. Ничто не могло доставить мне удовольствия больше, чем возможность усилить эффект от моих выступлений. Мы с издателем обсудили вопрос о названии. Мое предложение использовать название в духе Карлейля «Вниз по Ниагаре, а потом?» было отвергнуто. Наконец мы согласились на броском названии «Конец репараций». Ни один из нас не боялся предвосхитить событие, которое, как мы были уверены, осуществится.

Книга вышла в Нью-Йорке, затем в марте 1931 года в Берлине. Она пользовалась большим успехом. Вскоре после этого последовало издание книги в Лондоне. Меня немало позабавило, когда издатель заявил, что не может принять американский перевод книги и должен издать ее на английском языке! Вспомнилась шутка, как англичанин заметил своему американскому другу: «Наши страны не разделяет ничто, кроме языка».

К счастью, меня не обязывали ограничить свою кампанию публичными встречами. Я мог вести приватные разговоры со многими политиками. Одна из наиболее впечатляющих бесед состоялась с президентом Гувером. Наше знакомство с ним состоялось в период моей работы в Бельгии во время Первой мировой войны, когда Гувер оказывал помощь в обеспечении продовольствием бельгийского населения. Он был выдающимся деятелем нашего времени, но ему не повезло в том, что на его период президентства выпал мировой экономический кризис, который последовал за искусственно созданным послевоенным бумом. То, что его не переизбрали в 1932 году, следует объяснять только этим событием. Экономические кризисы чреваты политическими переменами.

Наша беседа тет-а-тет в Белом доме продолжалась почти час, в течение которого я смог ознакомить Гувера с опустошающим воздействием военных контрибуций. Он проявил полное понимание моей позиции. Однако между признанием факта и эффективными действиями необходим определенный интервал времени. Когда же в июне 1931 года, через шесть месяцев после моего турне, Гувер предложил союзным державам ввести мораторий на платежи по плану Янга, конец репараций был гарантирован.

По возвращении домой я выступал в Бремене и Мюнхене на ту же тему, не забыл я сделать личный доклад и канцлеру Брюнингу. Вечером накануне публикации моей книги и моего отъезда с лекциями в Стокгольм состоялись мои новые обстоятельные беседы о сложившейся ситуации с Брюнингом и его госсекретарем Пюндером. Я обещал прислать канцлеру первый экземпляр книги, когда она утром выйдет из печати.

Несмотря на мои прекрасные отношения с Брюнингом, несмотря на то что я питал и до сих пор питаю к нему высочайшее уважение за твердый характер, прямоту и откровенность, визит в Стокгольм вновь вовлек меня в конфликт с правительством. На вопрос шведского журналиста: «Что бы вы сделали, господин Шахт, если бы стали завтра канцлером?» — я ответил: «Покончил бы с репарациями в тот же день». Правительство отмежевалось от этого заявления так быстро, что это снова создало впечатление возможности переводов денег за рубеж. Через три с половиной месяца выплата репараций все равно прекратилась.

Глава 36

Встреча с Гитлером

За время моего отсутствия политическое влияние резко увеличившихся радикальных партий — левого и правого крыла — стало ощущаться еще больше. Стало очевидным, что экономическое развитие не может продолжаться так, как прежде. На Брюнинга свалилось тяжелое бремя обеспечения каким-нибудь образом прожиточного уровня немецкого населения перед лицом постоянного давления из-за рубежа и последствий мирового экономического кризиса. Эта задача могла быть решена только в том случае, если бы центристы, включая националистов и социал-демократов, помогли Брюнингу. К сожалению, они этого не сделали. Представляя сильнейшую партию, социал-демократы отказывались сотрудничать с другими центристами, так что канцлер постоянно сталкивался в рейхстаге с опасностью вотума недоверия. В результате Брюнинг был вынужден все больше идти по пути так называемого президентского правительства, которое откликалось не на резолюции большинства в рейхстаге, но на конституционные прерогативы на основе указов президента. Массы уже стонали от нищеты, поддерживая, с одной стороны, национал-социалистов с их радикальными требованиями, а с другой — коммунистов. Казалось, что политические события в Германии вскоре дойдут до того, что не останется иного выхода, кроме как передать власть в рейхстаге либо правым, либо левым.

В декабре 1930 года один из моих давних друзей, фон Штаусс, который с 1913 года входил в правление Немецкого банка, попросил меня прийти на ужин, на который он пригласил также Германа Геринга. Естественно, мне хотелось воспользоваться возможностью увидеться с одним из выдающихся лидеров национал-социалистического движения. На этом ужине для трех персон обсуждались острые проблемы экономического положения, рост безработицы, робость германской внешней политики и тому подобные вопросы. Геринг оказался приветливым, вежливым компаньоном, хотя и не произвел на меня впечатления человека, компетентного в какой-либо сфере. Из этого разговора я не мог сделать заключение о том, что столкнулся с чем-либо, напоминающим непримиримый или нетерпимый политический радикализм.