Читать книгу "Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи - Борис Носик"

Я,Довид-Ари бен Меир,сын Меира-Кто-Просвещает-Тьмы…

Может, Ариадна влюбилась в него, когда он читал это стихотворение. Или стихи про «тусклый кишиневский вечер». Или стихи про Нерадивого Фонарщика, который возжег в нем жизнь. Про поющую женщину: «О, как прекрасен был высокий голос!» Она ведь и сама писала стихи, Ариадна. Но он был дерзок в первых своих стихах. У него был странный русский язык. Кишиневский. Сборник его назывался «Моих тысячелетий…». У них у всех был странный русский – и у него, и у Поплавского. Многие из этих молодых не видели ни Москвы, ни Петербурга. Иные не доучились в России…

– Итак, она убедила его? – спросил я, когда мы сели с Эвой за стол.

– Да, – сказала Эва с не проходящим больше полвека удивлением. – Она была беременна от Магена. И у нее были две дочки от первого мужа, от композитора Лазарюса. Но она убедила Кнута, что они просто должны быть вместе. Она была удивительная… Ариадна решила, что, раз она вышла за еврея, то должна перейти в иудаизм. И она совершила гиюр. И взяла новое имя – Сара. Они стали издавать вместе сионистскую газету. По-французски. Он знал французский. Она прекрасно писала по-французски. Но он все же правил ее.

– Отчего?

– Она была неистовой. Он смягчал ее статьи. Она писала, что надо бить во все колокола, что скоро придут и убьют всех евреев. Но никто в это не верил…

– Даже когда они носили желтую звезду на рукаве в Париже, они еще в это не верили, – сказал я. – Мне рассказывала Татьяна Бакунина.

– Вот-вот… И про нее все говорили, что она сумасшедшая. А она была пророчица, Кассандра. Потом-то все убедились…

– Но, наверно, тяжело с таким человеком? – предположил я.

– Она была тонкая, нежная, – тихо сказала Эва. – Она была из нас самой интеллигентной, лучше всех из нас знала живопись, новых писателей, музыку. Беззаветная, щедрая, все с себя готовы была отдать. И отдала – всю себя… Но она ненавидела жлобов. Она ждала их нашествия и передавала нам свой страх. Она, конечно, была нетерпимая. Говорила, что жлобов нельзя пускать в музеи. Вдруг оглядывалась в метро и говорила с ужасом: посмотри, какие лица, они придут к власти… Она передала мне свой страх. Но она знала, что предстоит борьба, и была к ней готова. Они с Кнутом ездили в Италию, к Жаботинскому… Потом Кнут ездил в Израиль…

– Я помню его стихи: «Что рассказать тебе про Палестину?» Я посмотрел сегодня и обнаружил, что он посвятил их вам, Эва… Там есть строка: «Как будто сердце радо и не радо». Это ведь не случайно?..

– Наверное, нет. Он был из русской поэзии. Из России.

– Вы заметили, Эва, здесь все знают его строчки: «Особенный еврейско-русский воздух. Блажен, кто им когда-нибудь дышал». Ностальгические строки. Что ж было потом?

– Потом началась война. Она с первых дней в Сопротивлении… Кнут скоро оказался с детьми в безопасной Швейцарии, а она до конца оставалась в маки, до последнего дня…

– Это понятно… – сказал я. – Она рождена была для такого часа. А ему, может, она была уже и не по силам. Откуда нам знать…

– Она вместе с другими переправляла еврейских детей до испанской границы, там их забирали друзья и везли дальше. Условия жизни в маки были трудные. Вместе с Рэн Эпштейн она создала отряд в департаменте Од. Главный перевалочный пункт находился в Тулузе. Ее подпольная кличка была Регина…

Мне довелось позднее читать книгу Кнута о еврейском сопротивлении во Франции. Сам автор ни слова не говорит там о жене, но цитирует книгу участника сопротивления М. Саля, который так пишет о Регине-Саре-Ариадне:

Легендарного мужества связная, вызывавшаяся идти на самые опасные задания, она перевозила оружие, одно время работала вместе с бесстрашной Жизель Роман, помогая детям, а под конец делила с другими молодыми женщинами из Еврейских вооруженных сил, Патрицией и Эстель, все тяготы суровой жизни в еврейском Сопротивлении.

Я поехал в Тулузу и на сияющей торговой рекламой людной Яблочной улице (рю де ла Помм) отыскал на красной кирпичной стене старого дома, между двумя вывесками магазинов одежды, крошечную, с ладонь, дощечку, где было написано: «Ариан Фиксман. Томас Бауэр». И дата: «22 июля 1944 года»… Полиция поджидала в засаде на явочной квартире, когда туда пришли Ариадна и Рауль, ее командир в Сопротивлении. Томас Бауэр уже сидел внутри, арестованный. Рауль схватил с земли бутылку, а полицейский, не видя Рауля, выстрелил в сердце Ариадне. Версия комиссариата полиции более героическая: эти трое напали зачем-то на одинокого полицейского, и тот вынужден был отстреливаться. Гийом Агюлло, сотрудник местного музея Сопротивления, подарил мне вырезку из юбилейного номера газеты «Депеш дю Миди» – к 50-летию со дня гибели Ариадны и юного Томаса Бауэра, студента философии, поклонника Гете и Лессинга, который в тот же день умер в больнице от ран. Думаю, полицейским тогда все сошло с рук. Таких, как они, во Франции начали судить только через полвека. А поначалу и новые французские власти были из недавних вишистов (вишист Миттеран стал министром внутренних дел у де Голля).

Ребята из музея с пристрастием спрашивали меня, почему у «великой Нины» (так зовут здесь газеты Н. Берберову) столько неточностей в ее описаниях. Что я мог им сказать? Ни о своей, ни о чужой жизни не расскажешь, чтоб было «как в настоящей жизни».

Однажды, в середине 90-x годов в деревенском домике моей жены на границе Шампани и Бургундии раздался нежданный телефонный звонок. Какая-то женщина сказала, что она прочитала в моей книжке запись беседы об Ариадне и хочет меня навестить. Звали ее Мириам Деган. Она приехала с мужем и оставила мне рукопись своей повести об Ариадне, своей старшей сестре. Рукопись открывают две чудные фотографии Ариадны Скрябиной. Рассказ о замечательной старшей сестре был восторженным, но по временам довольно странным. Похоже, младшая ревновала то ли сестру к красивым своим русским и французским няням, то ли нянь к сестре.

Бабушка вывезла осиротевших дочек Скрябина и его второй жены из большевистской России во Францию, когда Ариадне было семнадцать. Здесь Ариадна вскоре вышла замуж за молодого пианиста и композитора Даниэля Лазарюса, выходца из богатой банкирской семьи. Был у нее позднее еще и второй брак. А когда Ариадна ждала ребенка от второго мужа, журналиста Магена, она вдруг влюбилась в поэта Довида Кнута. Он стал ее третьим мужем. Сына от Кнута она родила в Тулузе, в годы подполья. Их крошечную группу еврейского Сопротивления создал Кнут, но довольно скоро сам он перебрался с детьми в Швейцарию. Сестра Мириам сказала мне, что на этом настояла Ариадна. Что Ариадна прощала любвеобильному поэту все его измены и шалости. Может, так и было. Кстати, и милая Эва Киршнер, которую я навестил в Тель-Авиве, была одной из возлюбленных поэта, а в войну, добравшись до Швейцарии, Мириам, по ее словам, застала Кнута в объятиях сразу двух возлюбленных, матери и ее дочери. Воистину силен был певец кишиневских вечеров…

Ариадна нашла себя в жизни полной смертельных угроз. Она была совершенно героической женщиной. Хотя Ариадна и ждала в ту пору ребенка, бежать из Тулузы она отказалась. Родила сына, отправила с Кнутом за границу и снова – в подполье. Сбылась давняя мечта этой женщины о полной самоотдаче, хотя и томили ее по временам страшные предчувствия: она была суеверна. «Как все русские», – бесцеремонно сообщила мне Мириам.