Читать книгу "Поддай пару! - Терри Пратчетт"

Кочегары Гигиенической железной дороги были людьми особой породы: несловоохотливые, перманентно угрюмые, предпочитающие разговаривать исключительно с машинистами. В неписаной паровозной иерархии машинисты, естественно, занимали верхнюю ступеньку, следом шли кочегары, и только после них – обходчики и стрелочники, профессии непрестижные, но по общему признанию нужные. Иногда казалось, что кочегары мнили себя самой главной составляющей железной дороги, хранителями ее души, так сказать. Свободное от службы время они проводили в своем кругу, ворчали, дымили трубками и больше ни с кем не разговаривали. Но, ворочая целыми днями уголь, они нарабатывали себе железную мускулатуру, так что все кочегары были сильными мужчинами в отличной форме, и иногда между сменами они устраивали поединки на лопатах, где за бойцов болели их товарищи.

Один из кочегаров на их рейсе и вовсе был настоящей легендой, если верить остальным, хотя Мокриц еще не был с ним знаком. Кочегар Блейк славился тем, что был страшен в гневе. Все кочегары были отъявленными драчунами, но ходил слух, что к кочегару Блейку никому не удалось даже притронуться. Не по делу использованная кочегарная лопата служила живой иллюстрацией изречения командора Ваймса о том, что мастеровой, умело обращающийся с собственным инструментом, для среднего стражника может стать большой проблемой.

Но кочегары веселились и приплясывали, сражаясь на своих лопатах, и напивались, но только не перед тем, как занять свое место в кабине. Об этом им не нужно было напоминать.

Сейчас, кутаясь от зябкого ветра, гуляющего по кабине, кочегар Джим обратился к машинисту:

– Вот твой кофе, Мик. Завтрак поджарить?

Мик кивнул, не сводя глаз со стелющейся впереди дороги, и кочегар Джим вытянул руку и пожарил пару яиц на заднике лопаты, только что из раскаленной топки.

Невзыскательные дома железнодорожников строились вблизи колонок с водой и угольными бункерами, чтобы ценные запасы угля и воды всегда находились под присмотром. Домишки были невелики, что вызывало некоторые трудности, когда там нужно было разместить всех детей и бабушек, но все соглашались, что это было вдвое лучше любого жилья, которое они могли бы позволить себе в городе. И потом, они дышали свежим воздухом – по крайней мере в промежутках между поездами.

Этой ночью госпожа Пламридж, мать путевого обходчика Джека Пламриджа, заметила, что ее ночной горшок переполнился, и отругала себя за то, что не опорожнила его до наступления темноты. Не доверяла она блестящему фаянсу в уборных. Всю свою жизнь она ходила во двор в условленное уединенное местечко, поочередно удобряя свои грядочки, но в этот раз дела чуть не приняли весьма символичный оборот, когда ей навстречу выскочил гном и с криком: «Смерть железной дороге!» – замахнулся на нее.

В ответ госпожа Пламридж обрушила на него ночной горшок, да с такой силой, которую никак нельзя было ожидать от старушки, хотя сын ее всегда говорил, что она была вытесана из дуба. Горшок был тяжелым и все еще полным, и крик перебудил всех соседей. А когда мятежный глубинник пришел в себя, он уже был связан по рукам и ногам и ехал в Анк-Морпорк, чтобы предстать перед судом.

Железнодорожники и их бабушки были людьми приземленными и незамысловатыми, поэтому гному не позволили даже умыться, что при данных обстоятельствах оказалось совершенно невыносимо.

Наутро Мокриц проснулся голодным и с удовольствием обнаружил, что в вагоне-ресторане подавали завтрак (как выяснилось, круглосуточно).

В ресторане было пусто, и только Грох Грохссон и король-под-горой сидели за столом и переговаривались, подобно предпринимателям, которые обсуждали сделку, пользуясь преимуществами роскошного сервиса.

Король негромко поприветствовал Мокрица и сказал ему:

– До сих пор так и не удалось посмотреть на поезд. Как сели, так все это время решали стратегические вопросы с Грохссоном и остальными. Присоединишься к нам?

Мокриц присел, и Грохссон повернулся к нему как к союзнику:

– Пытаюсь уговорить Рыса сказать нам, что же он задумал.

Но король только улыбнулся:

– Я намерен взять Шмальцберг, друг Грохссон, и сделать это без лишнего кровопролития. Поверь мне – хоть об этом и очень легко забыть, но мои враги такие же мои подданные, как и мои друзья. Положение вроде как обязывает. Плох тот король, который убивает своих подданных. Я бы предпочел видеть их подавленными, нежели мертвыми.

– Серьезно? – ответил Грохссон. – После всего, что они натворили? После всего, что произошло по их вине? Выискивать молодых гномов, вбивать им в головы восторги и безумные постулаты…

– У меня есть имена, – сказал король. – Имена лидеров, имена последователей. Нет, их ждет расплата. А не какое-то аутодафе.

– Боюсь, в прошлый раз вы проявили излишнюю мягкость, ваше высочество, – сказал Грохссон, осторожно подбирая слова. – Мне нелегко это говорить, но напрашивается вывод, что если и впредь подставлять вторую щеку, они будут и дальше хлестать вас по лицу. Мне кажется, тут ничего не попишешь, нужно прийти, пресечь и победить. Нет смысла снова вежливо стучать и просить: «Пожалуйста, разрешите мне снова сесть на Каменную Лепешку».

К удивлению Мокрица, король ответил:

– Как бы мы ни презирали слово «политика», один из самых важных ее аспектов – это остановить кровопролитие. Нет, кровь несомненно прольется. Но поколения сменяют друг друга, сами люди меняются, и вещи, которые раньше казались совершенно невозможными, вдруг оказываются повседневностью. Необходимостью даже. Как, например, становится железная дорога. Но кстати, господин фон Липвиг, как продвигается прокладка путей? Как поживает твоя логистика?

– Все на мази, выше высочество. Это инженерный термин, означающий – удовлетворительно.

Король посмотрел на Мокрица. Не надменно, но все-таки по-королевски – и королевский взгляд был любопытным и испытующим.

– Поживем – увидим, юноша, поживем – увидим.

А после завтрака делать было нечего, разве что любоваться горным пейзажем, который разворачивался за окном бесконечной лентой: деревья, камни, снова деревья, валуны, опять деревья, опушка, где работали дровосеки, мимолетная темнота, когда они достигли такого большого каменного выступа, что потребовался туннель, и так далее. Но Мокриц все думал, что за всеми этими деревьями, камнями и корягами стоят фермы и целые деревушки, о которых им ничего не известно, а значит, однажды придется сделать станцию и там… и тут… и там… Чтобы в один прекрасный день какой-нибудь мальчишка из поселка вон там высоко в горах сел на поезд и домчался до Анк-Морпорка, исполненный надежд. Почему бы и нет? Станция за станцией, они меняли мир. И Мокриц позволил себе испытать чувство гордости.

Не считая водопадов[68], единственной достопримечательностью Земфиса было аббатство Дурнтон. Сейчас оно было разрушено, монахи давно покинули его. Там развернулся своеобразный рынок, гудящая ярмарка, базар, который напоминал Мокрицу анк-морпоркские Тени в праздники.