Читать книгу "Летающий джаз - Эдуард Тополь"

Я потрясенно молчал. Яков закурил от фронтовой металлической зажигалки и сказал примирительно:

— Ладно… Можешь включить свой диктофон. У меня есть для тебя одна история. Я тридцать лет никому ее не рассказывал, даже Кармену. Думал сам сделать ее в кино. Но теперь мне хотя бы пенсию выбить, как у американцев. Они, между прочим, воевали на Втором фронте, а мы-то на Первом!

Глядя на него, я тоже достал сигареты. И сказал:

— Если твои ветераны будут голосовать за Рейгана и Буша, вы получите ветеранские пенсии.

Он повернулся ко мне:

— Ты думаешь?

— Уверен. Буш был военным летчиком, немцы его сбили. Если он будет в Белом доме, мы напишем ему такое письмо — он будет рыдать!

— Да, я читал в «Новом русском слове» твой очерк «Шереметьевская таможня». Между прочим, в Бресте на таможне было еще хуже. Они разрубили мой протез.

— Иди ты! — изумился я и включил диктофон. — У тебя протез? Где?

Щелчком двух пальцев он отшвырнул окурок, поднял штанину левой ноги, и я увидел его протез — блестящий металлический штырь с шарниром в лодыжке.

— Но это немецкий, — сказал он. — А тогда у меня был деревянный, советский. Они его топором… Бриллианты искали.

Я усмехнулся:

— Нашли?

И вдруг он сказал:

— Конечно, нашли… Один орден «Красной Звезды», один «Славы», медаль «За оборону Сталинграда» и четыре «За взятие» — Киева, Вены, Будапешта и Берлина.

— Не отдали?

— Протез отдали, щепками.

— И как же ты ехал?

— А так и ехал до Вены. Прыгал на одной ноге. В Вене австрийцы сделали мне этот, немецкий. Так что теперь у меня одна нога наша, еврейская, а вторая… — и он с силой похлопал себя по левому колену.

Я улыбнулся:

— А как насчет?..

— На этот счет не беспокойся, — тут же ответил он. — Обхожусь без протеза. Не так часто, как раньше, но… А ты, вообще, любишь джаз?

Я изумился:

— Джаз? Конечно, люблю. Почему ты спрашиваешь?

— Тогда слушай… — Он повернулся к океану и стал, словно сетью, вытягивать из него слова: — Это была секретная операция, американцы называли ее «Frantic Joe» — «Неистовый Джо». То есть «Неистовый Сталин». А суть была вот в чем…

— Подожди, — перебил я. — Я полтавчанин, я знаю про «Фрэнтик Джо».

— А про Ричарда Кришнера тоже знаешь?

— Конечно. Он влюбился в полтавскую девчонку, но ему не разрешили на ней жениться, и он покончил с собой.

— А вот это фуюшки! — вдруг выругался Мойер. — Не было никакого самоубийства! Это было оформлено как самоубийство, чтобы не спровоцировать советско-американский конфликт. И в журнале покойников его фамилию исказили и записали рядовым, чтобы не было шума. А на самом деле мы с Семой Школьниковым даже сняли тогда, как Ричарда застрелил постовой, когда он бежал к своей Оксане. Правда, у Семы смершевцы пленку отняли, а я — нет, я отдал им засвеченную пленку, а эту заначил. И, между прочим, шесть лет назад, когда я сюда приехал, эта пленка помогла нам перезахоронить Ричарда из Чикаго на Арлингтонское кладбище.

Я не понял:

— Нам? Кому это «нам»?

— А вот я сейчас проверю, какой ты сценарист, — усмехнулся Мойер. — Ну-ка, скажи мне, что стало с Оксаной и Марией? Как думаешь?

— Они… Они ушли в монастырь? — предположил я.

— Н-да… Плохо вас во ВГИКе учили. В вашем кино Оксана ушла бы с матерью в монастырь.

— А в жизни? Она родила от Ричарда?

— О! Теперь ты реалист. В жизни она родила от Кришнера сына и стала моей женой.

— Что-о??! — Я даже привстал со скамейки.

Яков усмехнулся:

— Сядь! Чтоб ты знал, Оксана была такая красавица — Голливуд отдыхает! Поэтому сразу после войны я приехал в Полтаву и нашел ее. Она с ребенком жила в своей хате на Ловчанском Пруду.

— Значит, Мария все-таки ушла в монастырь?

— Ну, ушла… — нехотя согласился Яков. — И осталась в Совдепии. А Оксану я увез. Сначала в Москву, а теперь сюда. Могу тебя познакомить, мы живем на Двенадцатой Брайтон-стрит. А Школьников живет в Вильнюсе, можешь ему позвонить, у меня есть его телефон.

— А-а-а?.. — протянул я, соображая, сколько лет сыну Кришнера, если сейчас 1980-й.

— Роману сейчас тридцать пять, — сказал Яков Мойер. — Он окончил десятилетку, музыкальную школу, потом Ульяновское летное училище, потом попал в аварию и сейчас в Израиле летчиком в кибуце. Поливает с самолета клубнику и помидоры. Но дело не в этом. Шесть лет назад, когда мы с Оксаной прилетели в Америку, я сразу сделал пять копий с той пленки, которую снял тогда на полтавском аэродроме. И отправил в Белый дом, в Пентагон, в Министерство по делам ветеранов Второй мировой войны и моему другу генералу Айре Эйкеру, который, слава богу, жив и живет в Вашингтоне. И что ты думаешь? Конечно, тут такая бюрократия, что если бы не Эйкер, ничего бы у меня не вышло. А он… Короче, три года назад Ричарда, как кавалера «Креста личных заслуг» и медали президента США «Пурпурное сердце», все-таки перезахоронили из Чикаго на Арлингтонском кладбище. Потом я позвонил Роме в Израиль, он прилетел, и в День поминовения мы втроем поехали в Вашингтон. Там, на кладбище, в 34-й секции ветеранов Второй мировой войны, мы пришли на могилу Ричарда. Оксана, конечно, плакала, а я сказал Роме, что это его отец. И тут — представь себе — он открыл свой рюкзак, достал свой новенький кларнет и стал играть «Мы летим, ковыляя во мгле». Оказывается, он уже давно знал о Ричарде. И вдруг — хочешь верь, хочешь нет — мне показалось, что я слышу, как где-то рядом заиграли немецкий альт-саксофон, гитара «Furch», флейта «Альтус», аккордеон «Weltmeister», труба «Bach Artisan» и скрипка «Ernst Heinrich Roth». Это с разных концов кладбища к нам шел весь «Летающий джаз». Они все, как твои дядьки, погибли двадцатилетними в ноябре сорок четвертого…

Через полчаса, когда интервью закончилось, Яков Мойер ушел по бродвоку, чуть припадая на свой протез. А я все сидел на скамейке, но вместо океанской глади видел, как в 1947 году мой отец ставит на патефон заезженную пластинку Утесова, как скрипит иголка и как из-под нее возникают голоса Эдит и Леонида Осиповича:

Был озабочен очень Воздушный наш народ: К нам не вернулся ночью С бомбежки самолет…

И еще я видел, как в Вашингтоне по знаменитому Арлингтонскому кладбищу идут капитан Джимми Пирсон, второй пилот Ричард Кришнер, штурман Шон Грин, бомбардир Норман Август, бортинженер Исаак Горий и стрелки Хилл Мерфи и Роджер Батомлей и играют знакомый мотив:

Радисты скребли в эфире, Волну найдя едва, И вот без пяти четыре Услышали слова: «Мы летим, ковыляя во мгле, Мы ползем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит и машина летит На честном слове и на одном крыле…»

Официальные данные о Великой Отечественной войне: