Читать книгу "Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков"

– Там, Михаил Иванович, чуть от «огневой лихорадки» Богу душу не отдал, когда мор был, – вытянули добрые люди!

– Опричником-то не был? – точно разговор шел о чем незначительном, спросил полководец, попридержав коня. – Говори честно, ругать не стану…

– Бог миловал, – ответил Засекин. – А вот двух друзей моих опричнина сгубила – и каждого по-своему.

Князь Воротынский заглянул ему в глаза:

– Сеча будет страшная, мало кто из нас вернется домой. Может быть, все ляжем тут, у Молодей… Скажи мне главное: горюешь ли по Марии?

Засекин с печалью опустил глаза:

– Горюю, Михаил Иванович.

– Знаю, искал ты ее потом на Белоозере…

– Верно, искал, – кивнул тот.

– Что тебе сказали?

– Умерла, сказали.

– Так и было… От родов она умерла, Гриша.

Молодой воевода, натянув удила, стремительно вскинул глаза на полководца:

– От родов?! Да как же так?..

– Не знаю, Григорий. Может, снасильничал кто из охраны. А может, еще что… – Князь зацепил всполошенный взгляд Засекина. – Она не сказала: молчала, точно воды в рот набрала. Жалели ее монахини…

– Милостивый Боже, – вырвалось у молодого князя, – стало быть, от родов…

И тут Григорий вспомнил разгневанную старую монахиню с выцветшим лицом: «Преставилась твоя голубка. Представилась, сердечная. А ты уезжай, уезжай, распутник! И сабли твоей не боюсь!» «Отчего же распутник-то?» – возмутился он тогда. «Сам знаешь! – вскипела та. – Уезжай!» Выходит, все поняла старуха…

Они вновь встретились взглядами.

– А что же ребеночек? Жив остался?..

– Нет, вместе с матерью Богу душу отдал. Со слов знаю, я ведь с Машенькой редко виделся. Разделили нас – удерживали друг от друга…

– Любил я ее, Михаил Иванович, сильно любил, больше жизни, – произнес Григорий. – Мужем ее хотел стать…

– И стал бы, да, видать, все мы Бога сильно прогневили, что Он с нами так вот крут… Ладно, – Воротынский хлопнул Засекина по плечу рукой в кожаной перчатке со стальными пластинами, – поедем назад, последнюю службу отстоим и покоримся судьбе. А вон она – недалеко, – кивнул он на лес, – ждет нас с кривыми мечами и острыми стрелами. Едем же, едем! – и, повернув коня и ударив шпорами по конским бокам, полководец быстро вылетел вперед, оставив растерявшегося молодого князя позади…

26 июля 1572 года Воротынский получил то, чего ждал как манны небесной, о чем молил Господа все эти дни у села Молоди.

Первые схватки по фронту уже происходили, но ничего не решали, а час большой битвы никак не наступал. И вот крымцы и турки решились напасть первыми: кто знает, а вдруг армия противника увеличится, решили они. Вдруг из Москвы сюда движутся новые полки?

Чувствуя себя хозяевами положения, в тот день они первыми подошли к русским и вступили в бой. Посеча много стрельцов на флангах, главной силой они ударили по центру войска: пробьют его, и вот она – победа! Но когда дворянская конница разлетелась в стороны, за ней оказалась артиллерия. И вот пушки-то и разметали основные силы крымцев, уже грезивших о скором триумфе. Сколько раз на подобную удочку попадали те, что уже примеряли на свою голову лавровый венец! Лучшие силы конных татар были сметены огнем, остановлены, принуждены повернуть вспять. Но Передовым полком князя Хворостинина полководец Михаил Воротынский решил распорядиться особо – оставил его для главного задания. Передовой полк обошел басурман с фланга и ударил им с спину. Татары бились, как бьются алчные грабители: отчаянно и жестоко, но без той ненависти, от которой наливаются кровью глаза и болит от ярости сердце. Они пришли победителями – жечь и грабить, как и в прошлом году. Но русские бились иначе. Князь Григорий Засекин, как и все бойцы, знал: судьба всего государства зависит от этой битвы! Будет она проиграна – станет этот день концом Руси. И потому, налетев на крымцев сзади, горя великой ненавистью, русские секли врага страшно. А когда тот дрогнул, не ожидая такого маневра, то и другие русские полки, уже изрядно поредевшие, воспряли духом, и скоро уже вся армия Девлет-Гирея оказалась в тисках. Крымский хан знал, когда грядёт великая победа, а когда – сокрушительное поражение. Инстинкт не подвел его: с несколькими тысячами лучших своих людей он вырвался из мертвой хватки противника и бросился назад. Уже через полчаса, пролетев через холмы мимо Молодей и речки Лопасня, даже не оглянувшись на свой обоз и шатры, Девлет-Гирей взял курс на юг. А увидев, что полководца нет, дрогнули и бросились врассыпную и остатки его армии. В те дни русские преследовали крымцев до начала северных границ Дикого поля, уничтожая, никого не жалея, не беря в плен, разве что самых знатных.

Только на южных окраинах Дикого поля, у Северного Донца, крымский хан перевел дух и осмотрелся. Татар и турок вернулось сюда не более двадцати тысяч – из ста двадцати! Остальные костьми легли, чтобы из крови басурманской на необъятных просторах как русской, так и ничейной пока земли проросли дикие полевые цветы…

Велика оказалась эта победа! Мужскому населению крымского ханства был нанесен сокрушительный удар – точно руку правую с кривым мечом отсекли! На ближайшие десять лет, пока не подрастет боевой молодняк воинственных татар, Крым мог забыть о новых набегах. Москва же получала столь необходимую ей фору, чтобы подняться! Отныне границы московского царства расширятся на юг аж на триста верст, и скоро там будут спешно ставиться новые крепости – дабы закрепиться, врасти в землю. Но была и вторая победа, тенью стоявшая за разгромом крымцев: царь отменил опричнину. Само это слово отныне было запрещено на Руси, а кто произнесет его – наказывался торговой казнью. Боярин то или князь, его привязывали к столбу и прилюдно били плетью. Недавние головорезы и насильники, спрятав голову в плечи, и сами постарались забыть, как ездили на черных лошадях с песьими головам и метлами и тысячами губили невинных. Сами убедили себя, что это было лишь сном, злым кошмаром, приснившимся Руси.

Молодинская битва сыграла роль не меньшую, нежели битва Куликовская, произошедшая двумястами годами прежде. Такой бы она и осталась в народе, если бы Михаил Воротынский еще и великим князем был, подобно Дмитрию Донскому, хозяином надо всеми, а не простым полководцем. Ведь спасителем земли русской, едва вернулся он в Москву, окрестили его. Этого триумфа и любви народа Иоанн, прятавшийся в злой час за стенами Новгорода, не смог простить князю. Уже через год, черный от зависти и ненависти, Иоанн с радостью принял беглого слугу Воротынского, который рассказал, что князь, хозяин его, хотел-де «государя чародейством извести». И государь тотчас тому поверил! За великую любовь народа к Воротынскому он придумал ему страшную месть. О «чародействе» раззвонили по всей Москве, князя взяли и долго пытали, но он не признал за собой вины. Тогда царь приказал раздеть Воротынского догола, связать по рукам и ногам и бросить меж двух костров.

Глядя на несчастного полководца, Иоанн требовал: