Читать книгу "Свинцовый дирижабль. Иерихон 86-89 - Вадим Ярмолинец"

– Ваш подводник вас выселил. Там уже другие люди.

Какое счастье, что не надо возвращаться в тот страшный дом, входить в пахнущее открытой могилой парадное. Когда я остаюсь один, я раскрываю Наташин чемодан и, спрятав лицо в ее вещах, долго и безудержно плачу. Ночью просыпаюсь рывком совершенно трезвый – она сидит на краю постели. Рука – на моей ноге.

– Ну, как ты мог забыть? – говорит она и улыбается своей виноватой улыбкой.

– Я забыл? Что?!

– Ну, как же, Митенька? Панихиду мне и Володе!

Я закрываю глаза. Какое странное слово – панихида. Открываю глаза. Никого нет. Я кричу от ужаса, пока есть голос, потом сиплю.

– Митя, Митя, так недолго и на Свердловку угодить, – Кащей раздосадован внезапным пробуждением. – Сдерживайте себя как-то, Митя.

До утра я уже не смыкаю глаз. Когда выхожу из квартиры, Кащей спит в кресле. У него по-старчески отвалилась челюсть, он храпит на вдохе и делает тяжелый, прерывистый выдох. Я останавливаю такси и, не узнавая своего голоса, прошу отвезти в монастырь на Дачу Ковалевского. В храме темно и пусто, только светятся огоньки лампад у нескольких икон. Молодой паренек в подряснике негромко беседует с пожилой женщиной у свечного ящика. Я спрашиваю, как найти священника с каштановой бородой.

– Это – отец Василий. Я сейчас его позову.

Появляется отец Василий, тоже в подряснике с непокрытой головой.

– Здравствуйте, вы, кажется, были здесь с девушкой недавно. Чем я могу помочь вам?

– Да, вы помните ее?

– Да, очень привлекательная, она здорова?

– Ее убили.

Я снова плачу и, когда кладу ему голову на плечо, он берет меня за плечи и говорит:

– Дорогой мой, прошу вас, крепитесь, такое вам выпало испытание. Вы, наверное, хотите заказать панихиду. Хотите остаться на литургию?

Я киваю согласно.

Он ведет меня узкой тропинкой между серых, голых кустов. Крохотная беленая известью комнатка. Узкая постель под лоскутным одеялом. У небольшого квадратного окна столик с иконами. В углу под потолком – икона Богородицы, в красном стаканчике перед ней источает ровный свет крохотный огонек. Скамья.

– Как же это стряслось?

Отец Василий садится напротив меня на постель и берет мои руки в свои. У него маленькие, сухие, очень теплые руки.

– Ну, рассказывайте, я слушаю вас.

Я путаюсь в поисках начала своей истории, обнаруживая, что никакой особой истории у меня и нет, а есть только пустота в груди. И чем рассказывать о себе, лучше рассказывать о ней, потому что повторение ее имени заполняет капля за каплей эту пустоту, и тогда возникает ощущение того, что она не ушла навсегда, а оставила меня ненадолго. Я рассказываю, как впервые увидел ее в редакции. Вошел в комнату, где мне предстояло работать, а она сидела за своим столом. Она посмотрела на меня, и у меня сразу возникло ощущение, что она мне поможет обжиться на новом месте, установить отношения с другими сотрудниками. В тот же день мы пошли в столовую на первом этаже издательства, и она взяла себе на обед картофельное пюре с сосисками, а мне было неловко есть при ней, и я взял только кофе и какой-то коржик. Но она с таким интересом слушала меня, как я после школы попал в армию, а потом, благодаря армии, на престижный факультет романо-германской филологии. И это произошло не потому, что у меня была тяга к языкам, а потому, что когда-то в юности я придумал сам себе профессию журналиста-международника. Но одно дело хотеть стать журналистом, а другое стать им. Я долго не мог найти, о чем писать для местной газеты. У меня не было своей темы, но в конечном итоге мне помогло юношеское увлечение рок-музыкой и потом джазом. Я стал писать про джазовые концерты в филармонии и брал интервью у приезжих джазистов, потому что говорил по-английски. Потом я стал писать про первые рок-концерты, и тогда оказалось, что я вроде бы как эксперт в этой области. А она всегда была моим первым редактором, первой читала мои статьи и делала замечания. Но, несмотря на возникшую между нами теплоту, она избегала сближаться со мной, говорила, что не хочет терять дружеских отношений. Может быть, она знала, что в среде музыкантов, где я проводил много времени, у меня были другие девушки, а она не хотела становиться одной из них. Да, у меня были разные девушки, но они никогда не были близки мне. А когда я уволился из газеты, она пришла ко мне, и мы стали жить с ней как муж и жена. Потом я работал на разных работах, пока не стал терять их одну за другой, и тогда мы решили уехать в Америку. И как мы готовились к отъезду и прощались со всеми, пока все это не рухнуло. Когда я произнес слово “рухнуло”, иллюзия того, что она была где-то неподалеку, прошла, и я снова ощутил эту ужасную пустоту в груди.

– Так вам негде жить?

– У нас есть один друг. Я ночевал у него в мастерской.

– Вы если хотите, поживите до отъезда здесь. Семинаристы сейчас разъехались, места много.

Глава 38

Перед началом службы отец Василий дал мне книжечку в мягкой желтой обложке, на которой старым славянским шрифтом было написано “Молитвословъ”. Он открыл ее на нужной странице и отметил ногтем несколько мест в тексте.

– Здесь будете говорить “раба божия Наталия”. Только следите за текстом. Вам тогда будет понятней, о чем идет речь.

В храме было темно, тихо, покойно. Мерцали, покачиваясь, оранжевые язычки пламени в лампадках. Женщины на клиросе перешептывались, поправляли ноты, едва слышно пробовали голоса: “Г-о-о-о-о... Го-о-о-о-о-с-сподипоми-и-илуй”.

– Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков, – начал отец Василий, и я вспомнил наш разговор с Наташей о том, как начинать молитву:

– Это типа, как по телефону: “Але, на проводе!” А когда там ответят, ты переходишь к делу, так?

– Типа, – ответила она.

– Миром господу помо-о-олимся, – запел высоким голосом молоденький дьякон.

Изображение стало размытым, теплым, соленым.

– Об оставлении согрешений во блаженней памяти преставляшихся, Господу помо-о-олимся.

– О приснопамятной рабе божией Наталии помо-о-олимся, покоя, тишины, блаженные памяти ея, Господу помо-о-олимся...

– О неосужденным предстати у страшнаго престола Господа славы, Господу помо-о-олимся...

– О плачущих и болезнующих, чающих Христова утешения, Господу помо-олимся...

Монотонный голос отца Василия и высокий, певучий молодого дьякона навевают ощущение причастности к другому, нездешнему миру, где не существует потерь, где нет смерти.

– О яко да Господь Бог наш учинит души их в месте све-етле, в месте зла-ачны, в месте поко-айне, идеже все праведнии пребыва-ают, Господу помо-олимся...

– О причтении их в недрах Авраама и Исаака и Иакова, Господу помо-олимся...

– Об избавитися нам от всякои скорби, гнева и нужды, Господу помо-олимся...