Читать книгу "История его слуги - Эдуард Лимонов"

Даже на физиономии Малколма было ясно написано, что он очень хочет денег и очень боится рисковать. Только озабоченный своими проблемами хаузкипер Эдвард полгода мог верить, господа, что этот трус издаст книгу его, кончающуюся словами: «Я ебал вас всех, ебаные в рот суки! Идите вы все на хуй!»

К тому времени я уже имел полный текст книги по-английски. Я заплатил переводчику Биллу из своего хаузкиперовского кармана сам, ведь главное в моей жизни был Эдвард-писатель и его книги, а не Эдвард-хаузкипер и его проблемы. Пусть Эдвард-хаузкипер сидит дома, а не шляется ужинать в рестораны и не покупает себе новых тряпок в Саксе на сейле, потерпит.

Малколм отдал читать русский текст профессору русского отделения неизвестного мне университета, какого, Малколм от меня скрыл, дабы я не мог, очевидно, оказать на профессора влияние — подкупить его, что ли? Рецензию профессор прислал сверхположительную. «Есть еще независимо мыслящие люди, — ободренно подумал я. — Приятно знать, что есть». Среди прочего незнакомый друг писал:

«…автор делает ударение на дегуманизации обоих обществ, утверждая, что для независимой и творческой личности нет места ни в одном из них».

Малколм не удовольствовался одним мнением — рукопись на английском он отдал читать еще трем разным людям, кроме того, он прочел ее сам и дал прочесть мышке-Барбаре, тощему существу лет сорока. Барбара была его сотрудницей, ассистенткой, гуляла с его собаками, как мадам Маргарита гуляла с собаками Лодыжникова, и все такое прочее. Может, Малколм ее и ебал, когда был на диете. Даже робкой мышке-Барбаре книга понравилась, и всем его читчикам книга понравилась, а Малколм все тянул, медлил и боялся.

Как-то раз я пригласил его к себе в миллионерский домик на дринк, подумав, что, может быть, нам не хватает личных контактов, что, может быть, увидев меня в моей реальной обстановке, он больше поймет меня, как Дженни поняла, увидев меня в отеле. Поймет, что я не случайный гость в литературе. Посидев со мной за стаканом виски, он сообразит, что я очень честолюбив и талантлив. И я подумал, что после этого он захочет иметь со мной дело, издаст мою книгу.

Он пришел, мы выпили, он, правда, долго не сидел, убежал на какой-то неотложный обед, но я за его короткий визит узнал о нем больше, чем за несколько месяцев встреч с ним в его офисе. Он подобострастно разглядывал наш дом, он раболепно уважал наши стены и даже наши потертые «rags» на полу, он преклонялся перед тем, что я презирал, ему нравились пейзажи Коннектикута и наши старые тарелки в буфете, наш вид из ливинг-рум на реку и размеры нашей ливинг-рум. Он даже попробовал рукой матрас в спальне Стивена. Он заискивающе ходил по дому, вместо того чтобы сидеть со мной и пить скотч, как я планировал, и говорить о моей книге. И я его узнал. «Маска — я тебя знаю!» — подумал я; маленький, очень маленький petit bourgeois Малколм. Он очень хотел дорваться до такого же дома, быть grand bourgeois, да хуя.

Он ходил по дому, я следовал за ним и разглядывал его плешь, его не то что толстую, но широкую жопу, стыдливо прикрытую лоснящимися штанами. Его бархатный пиджак будто бы интеллектуала уже меня не наебывал — все было понятно. И когда я, издевательски явно, сказал ему: «Малколм, хочешь иметь такой дом — издай мою книгу!» — это было уже просто ехидное издевательство. Я знал, что книгу он не издаст, у него не хватит смелости, у маленького Малколма. Он даже не пил скотч — пил вино. «Пизда плешивая, широкожопая пизда!» — подумал я.

Малколм очень старался быть светским и декадентским. Однажды он пригласил меня на обед, где среди присутствующих были женщины, защищающие или защитившие диссертации о Прусте и Йесте. Та, что защитила (щала) о Прусте — с хорошими белыми ногами. Еще присутствовали: старая мексиканка в широких испанских юбках, которую явно никто не ебал уже лет десять, и стареющая еврейская красавица Роза, как будто бы его, Малколма, герл-френд, во что мне мало верилось. Мне казалось, что он если и не гомосексуалист самого худшего типа — старый, широкожопый и плешивый, то что-то очень во всяком случае неопределенное. Я явился к нему весь в белом, хотя еще был февраль, как мой босс, чистый, без пальто, в такси, уже весенний. Открыв мне дверь, Малколм сделал мне невероятный комплимент, который заставил меня просидеть в его доме добрых два часа, хотя нужно было уйти немедленно, — что с ними время зря тратить, они ясные. Малколм сказал: «О, Эдвард! Ты как Great Гэтсби!» Так меня сравнили с моим хозяином.

Подавая нам обед, — голубцы, их делала Роза, — Малколм извинился передо мной: «Прости Эдвард, у меня не так много места в квартире, как у вас в доме». «Что? — подумал я, — он ведь знает, что я только хаузкипер, неужели его раболепство простирается даже до того, что он и меня отождествляет с домом?»

Малколм ебал мне голову еще до самой весны, только в марте сказал мне, проститутка, и тут не смог быть мужчиной и сказать простое «нет»: «Я не отказываю тебе, Эдвард, мы еще будем думать о твоей книге, ты должен понять — сейчас очень тяжелая ситуация в книжном бизнесе, но я и не хочу тебя связывать никаким обязательством. Ты можешь попытать счастья у других издателей, если не хочешь нас подождать». В довершение всего, эта широкожопая сука попросила у меня адрес Елены в Европе, он, оказывается, ее знал. Елена, как видите, была в свое время весьма популярным членом нью-йоркского общества. Малколм ехал в Европу. Я ему, естественно, адрес не дал. Маленький Малколм, тихий сукин сын.

Писатели, говорят, всегда ругают издателей. Да, но я его, Малколма, за то, что он маленький, презираю, а не за неиздание моей книги.

«Свято место пусто не бывает». Русская народная поговорка. Скончался Малколм, немедленно появился Ричард Атлас. Собственной персоной — мистер Атлас — издатель, да-да, тот самый, из «Жерард энд Атлас». Его я встретил на парти у госпожи Татьяны Гликерман. Как я уже упоминал, жена директора одного из старейших в Америке модных журналов опять стала принимать меня. Старая дама эта, несмотря на всю мою нелюбовь к старым богатым дамам, пожалуй, мне даже нравится. Особенно я стал к ней хорошо относиться после того, как узнал, что когда-то она энергично и бодро содержала себя и свою дочь тем, что шила женские шляпки. Уважаю труд. Не знаю, только ли шляпками кормилась мадам Гликерман или пиздой подторговывала, как у женщин водится, но я ее уважаю. В свои семьдесят, или сколько там, лет она невероятно цинична, и с ней изысканно приятно потому разговаривать. Другая причина, почему я ее возлюбил — ей понравилась моя книга, видите, вся моя жизнь крутится вокруг книги, господа. Я дал госпоже Гликерман прочесть книгу, — гомосексуалист Володя уже давно пролез к Гликерманам, похвала книге — это была его работа. Я думал, она возмутится, станет осуждать «порнографию», все мои сильные чувства. А она нет, она оказалась на высоте. «Я в восторге! — сказала похожая на старого рыжего клоуна Татьяна, спускаясь из своих верхних покоев в гостиную, где я ее поджидал. — Милый мой, дайте я вас поцелую!»

Она меня поцеловала, а когда поцеловала, то хитро глядя на меня сказала: «И можете написать в следующей вашей книге, что я — старая бабка, противная старая бабка». Я написал, как видите, но она не старая бабка, это не ее образ. Если бы я был постарше, а она моложе лет на тридцать, мы бы прекрасно поладили, я уверен. Когда я уходил от нее в тот день, она вышла на порог своего дома, он находится между Лексингтон и Парк-авеню, и сказала мне: «Берегитесь Елены!» — очень серьезно. Елена находилась тогда в Нью-Йорке, так что мадам Гликерман обо мне, как видите, заботилась, оберегала от Елены-чудовища.