Читать книгу "Суд да дело. Лолита и Холден двадцать лет спустя - Игорь Ефимов"

Мне было лет пятнадцать. Я гостил у тетушки в Миннесоте. Она и ее муж были страстными охотниками. Как раз в ту неделю открылась осенняя охота на уток. И они взяли меня с собой на озеро. Стрелять я умел, но на охоте был первый раз.

Они объяснили мне, что нужно делать. У нас было две лодки. Мы высмотрели утиную стаю в дальнем конце озера. И медленно поплыли к ней. Я с тетушкой - в одной лодке, ее муж - в другой. Секрет в том, чтобы приблизиться к стае с наветренной стороны. Конечно, утки не подпустят тебя на расстояние выстрела. Они улетят. Но взлетают они всегда против ветра. И если ты приблизишься к ним вместе с ветром, они пролетят как раз над твоей головой, еще не набрав достаточную высоту. Тут-то охотник и ловит свой счастливый миг.

Тетушка сидела на носу лодки. Осторожными движениями ладони показывала мне, куда грести, - правее, левее. Утки сначала пытались просто уплыть подальше от непрошеных гостей. Но лодки прижимали их к берегу. В конце концов стая взлетала. И в тот короткий миг, когда они со свистом проносились над нашими головами, начиналась пальба.

Я тоже был захвачен возбуждением охоты, тоже палил в небеса. Но, конечно, тягаться с настоящими охотниками мне было не по силам. С трех-четырех заходов они подстрелили каждый по две разрешенных утки и собрались уезжать домой. А я еще не убил ни одной. Стрелять влет мне до сих пор не доводилось.

- Давай сделаем так, - сказала тетушка. - Мы поедем домой готовить обед. А ты останься и добей ту, которую я только подранила. Ей уже трудно взлетать. Ты сможешь подстрелить ее на воде.

Так началась моя эпопея с раненой уткой.

Я приближался к стае на лодке. Стая взлетала. Раненая оставалась. Я откладывал в сторону весла, осторожно брал ружье. Целился, стрелял. Промахивался. С трудом превозмогая боль, утка начинала хлопать крыльями, вырывалась из плена воды, взлетала. Я видел, что одна лапка у нее беспомощно свисает. Она опускалась вдали, рядом с остальной стаей. И все начиналось сначала.

Не помню, сколько раз это повторялось. Я сбился со счета. В какой-то момент стая поднялась и улетела прочь с опасного озера. Раненая осталась одна. С каждым разом она подпускала меня все ближе. Но от волнения и стыда я все равно промахивался. Неписаный охотничий закон запрещает оставлять раненую птицу умирать долгой смертью. Махнуть на все рукой и уехать я просто не мог.

Каждый выстрел отдавался у меня болью в груди. Будто невидимая нить протянулась от моего сердца к ее перебитой лапке. Боль пульсировала в нас обоих. Мы стали одно. Нет, мы всегда были одно - просто я не знал этого. Все живое связано друг с другом миллионом невидимых нитей. Но жадность и похоть господства заставляют нас каждый день забывать про это главное глубинное единство.

В конце концов утка исчерпала запас своих сил. Она осталась на воде после моего выстрела. Она не смотрела на меня. Глядела - будто прощалась - на озеро, на желтеющие деревья, на осеннее небо. Я смог подгрести еще ближе и на этот раз не промахнулся. То, что еще минуту назад было живым существом, осталось на воде окровавленным комком перьев, мяса, костей.

Сказать, что я увидел, как душа утки вылетела из мертвого тельца и отправилась искать себе другое пристанище, было бы неправдой. Но такой же неправдой для меня было бы сказать - "утка убита, умерла". Если она умерла, почему же у меня осталась боль в сердце? Куда протянута живая болезненная нить? Откуда прилетают по ней эти острые болезненные толчки сострадания всему живому? Которые сохраняют свою силу настолько, что с тех пор я не могу взять в руки ружье или удилище или даже мухобойку.

Моя вера в переселение душ, конечно, зародилась в минуты той охоты. Это и есть глубокий след мимолетной встречи с раненой уткой. Но чего я не могу понять до сих пор: почему нашей бессмертной душе не дано помнить о прежних воплощениях?

Одни мудрецы считают, что это в наказание нам грешным, а святым такая память дана, и она помогает им назвать братом льва, орла, шмеля, сокола, помогает им в конце концов вырваться из череды земных воплощений, обрести бестелесную форму бытия. Другие, наоборот, полагают, что это сделано Творцом из сострадания: иначе память о всех мучениях земного бытия накапливалась бы до бесконечности и приводила к параличу души. Не знаю, кто из них прав. Может быть, и мне тяжело было бы вспоминать какие-нибудь встречи с кашалотами, когда я пребывал в своем дюгоневом варианте. Но все же одну вещь мне почему-то очень, очень хотелось бы знать: сколько дюгонят родилось от меня и отправилось странствовать по океанским просторам?

Разрушитель инопланетной мечты

- А мне вот как повезло! - сказал Грегори. - Месяц назад мне бы еще нечего было рассказать. Потому что моя мимолетная встреча случилась только на прошлой неделе. Самая свеженькая! Но я уверен - останется в памяти надолго.

Видели бы вы этого вулканолога - сразу бы поняли, о чем я толкую. Он был весь какой-то помятый, запыленный, раздерганный. Будто его самого только что выбросило из жерла вулкана. Волосы всклокочены, лицо - цвета золы, очки - с трещиной.

Его привел наш учитель естествознания. Предупредил, что вулканолог - его старинный друг. Что он сделал важное открытие, которое никак не может получить признания. Книгу вулканолога издательства отказываются публиковать, выступить с лекциями никто не приглашает. Учитель пригласил его выступить перед нами старшеклассниками. Он уверен, что нам будет интересно послушать, а вулканолог сможет почувствовать на живой аудитории, что в его рассказе понятно, а что не очень.

Первым делом класс превратили в кинозал. На доску повесили экран, и по нему поплыли кадры извержения вулкана. Мощного. Лава, летящие камни, дым, пар. Но вулканолог хотел, чтобы мы обратили внимание на другое. Указкой он отыскивал на экране маленькие светящиеся точки, которые удалялись прочь от жерла горы. Эти точки, объяснял он, представляют собой странные сгустки газа или электричества. Они образуются, по-видимому, в гуще извергающейся лавы при очень высоких температурах и давлениях. Он наблюдал и снимал их на пленку много раз. Он назвал их "горгонами". И все пытался поймать момент их исчезновения. Чтобы оценить их живучесть. Но это ему редко удавалось. Горгоны удалялись из поля зрения, но явно сохраняли устойчивость.

Так он наблюдал за своими горгонами лет восемь. И вдруг ему пришла в голову гениальная идея. (Это я говорю "гениальная" - он-то держался очень скромно.) А что, если все эти рассказы о летающих тарелках, о неопознанных летающих объектах - не выдумки и не иллюзии? Что, если люди действительно видят в небе светящиеся шары, которые на самом деле есть его горгоны, разлетающиеся по всему миру после каждого извержения?

Чтобы проверить свою гипотезу, ему пришлось погрузиться в многолетние исследования. Он собирал все сообщения о летающих тарелках и сводил их в хронологические таблицы. Потом брал хронологические таблицы извержений и пытался сравнивать их с теми. Но в какой-то момент понял, что такой подход ничего не даст. Потому что многие извержения происходят на дне океана. Они тоже выпускают в атмосферу горгоны, но эти извержения никто не регистрирует.