Читать книгу "Царь-Космос - Андрей Валентинов"

* * *

Внизу оказался подвал, в подвале – уголь огромной черной кучей, электрический светильник под железным колпаком и две лопаты у стены. В центре место расчищено, как раз, чтобы тесной толпою постоять.

Зашли. Блюмкин, прочих пропустив, дверь на щеколду запер да там же остался, вроде сторожа. Прочие дальше проследовали, к самому углю.

– Теперь можно? – оперуполномоченному Синцову явно не терпелось. – Товарищ Зотова, так что там с девочкой? Уж, извините, но ответить вам придется.

Шинель свою серую с зелеными «разговорами» гэпэушник сменил на пальто, тоже серое. Ремень не надел, оттого стал очень походить на дезертира, из тех, что в Гражданскую по лесами прятались.

– Зотова, вы бы ответили! Всякому терпению предел положен.

Ольга еле сдержалась, чтобы не сунуть руку в карман, к телеграмме поближе. Самого Синцова она не слишком опасалась, даже если тому вздумается «шпалер» достать. Но с остальными ей не справиться.

– Товарищи! – оперуполномоченный нетерпеливо обернулся. – Помогите гражданку связать. Шинельку с нее снимите и, если можно, ножик дайте.

Пантёлкин взглянул на Блюмочку, тот молча кивнул. Бывший чекист шагнул ближе, достал из кармана куртки перчатки. Не абы какие, лайковые, тонкой серой кожи. Не спеша расправил, не спеша надел. Девушка стояла молча, глядя прямо перед собой. Дышала тихо, лицом не дрогнула, только на худой шее слева синяя жилка проступила.

Леонид пошевелил пальцами в серой коже, неторопливо развел руки.

– Ох-х-х…

Удар был настолько быстрым, что и заметить его было трудно. Дернулась правая, чуть в сторону ушла… Гэпэшуник Синцов лежал, уткнувшись лицом в жесткий уголь. Пантёлкин присел, быстро обшарил карманы, достал револьвер, пачку патронов, вытащил из внутреннего кармана пальто документы.

Встал, плечи расправил.

– А это для вас, товарищ Зотова.

На широкой ладони – небольшой квадратный пакетик. Синяя наклейка, белые буковки.

– Иголки, при нас куплены. – Блюмкин, вновь нацепив веселую улыбку, принялся спускаться вниз. – Рабочий инструмент, помогает узнать всю правду, так сказать, под-но-гот-ную. Лёня, чего стоишь, продолжай.

Пантёлкин провернул барабан трофейного револьвера, поморщился.

– Уши заткните. Товарищ Зотова, вас тоже касается.

Подождал, пока совету последуют, вновь над павшим склонился, оружие в бессильную руку вложил, поднес к самому виску товарища Синцова…

– Б-бах…

Не слишком громко вышло, даже эхо не проснулось. Блюмкин ближе подошел, пошевелил тело носком сапога, кивнул одобрительно.

– А знаешь, похоже вышло. Почуял субчик, что жареным запахло, в Столицу кинулся, понял, что не помилуют – и забился, как крыса, в подвал. Лёня, ты вещички ему верни для пущей достоверности, только иголки оставь … Зотова, что за девчонка такая? Все ГПУ на ушах, частый гребень пустили, арестные ордера выписывают. Говорят, дочь самого Деникина.

– Не знаю, – выдохнула Ольга.

Смерть не ушла, она была совсем рядом, дышала холодом в лицо, смотрела в глаза. Синцов, любитель иголок и подноготной правды, слишком увлекся, по сторонам не смотрел.

Между тем, Пантёлкин достал из кармана зажигалку, щелкнул, полюбовался маленьким трепещущим огоньком.

– Яшка, дай своих турецких!

Блюмкин с явной неохотой вынул из-за пазухи большую желтую коробку. Подумал немного, протянул папиросы Ольге:

– Угощайся, Зотова. А то таскаешь в кобуре всякую отраву, твоей махрой лишь комаров отгонять… «О койвшен, койвшен папиросен, ком зи мир, зольдатен унд матросен…» Только, товарищи, окурки здесь не бросайте, чтоб сыскари лишнее не увидели.

Девушка протянула одеревеневшие пальцы, с трудом ухватила зубами мундштук…

– Мой папашка в Перемышле жизнь свою отдал,

Мамку милую с ружья Петлюра расстрелял,

А сестра моя в неволе

Погибает в чистом поле —

Так свое я детство потерял.

С выражением пропел Блюмкин, доставая собственную зажигалку и прикуривая.

– Подходите, пожалейте,

Сироту меня согрейте!..

Курили прямо над трупом. Бывший замкомэск, преодолевая смертное оцепенение, принялась незаметно присматриваться и выводы делать. Ребята были, конечно, тертые, воевавшие, видевшие смоленого волка – что Яшка Блюмкин, что вежливый парень Леонид. Она тоже воевала и врагов по головке не гладила, однако имелась и разница… Бывшая гимназистка седьмого класса была солдатом, а не палачом.

Блюмкин сделал глубокую затяжку, мечтательно улыбнулся:

– Эх, жаль, нет здесь Сереги Есенина! Он бы чистую работу оценил. В Харькове, в 1919-м, ходили мы с ним на исполнение, так он чуть не пищал от восторга. Не смерть ему нравилась. Он, душа наивная, всё понять не мог. Как это, мол, так получается? Человек, образ Божий, венец творения, с целым миром в башке – и пулька дурная в девять грамм, ни ума, ни души, просто свинцовая капля. Шлеп – и нет венца творения! Когда с одной пули раба божьего валили, очень ему нравилось… Нам твоя девка не нужна, Зотова. Дурак этот, Синцов, на тебя вывел, но интерес у нас совсем даже другой. Веришь?

Ольга чуть не поперхнулась дымом.

– Верю.

– Вот и прекрасно. Все остальное от тебя зависит. Глядишь, и не придется помирать. Ты где сейчас служишь?

Девушка прикрыла глаза, собираясь с силами. Началось!

– В Горпромхозе, в центральном управлении. На «ремингтоне» стучу.

Блюмкин покивал, весьма ответом утешенный.

– Конечно, конечно…

– О койвшен, койвшен, койвшен папиросен

Трикинэ ин трэволас барбосэн.

Куйвче куйвче бэна мунэс,

Готах мир ай шенрахмурэс,

Ратовита ё сын финэ той…

Пел с чувством, даже со слезой. Маленький еврейский мальчик Симха-Янкель Гершев из трущоб Молдаванки, торгующий папиросами на шумном перекрестке. Как такого не пожалеть?

– Леонид, ты в перчатках? Забери у нашей ремингтонистки зажигалку. В руки мне не давай, в карман положишь.

Толстые красные губы плямкнули. Маленький мальчик сгинул без следа. Агент «Не-Мертвый» если и позволял себе расслабляться, то очень ненадолго. Пантёлкин пожал плечами, полез в карман куртки, зажигалку достал.

Щелк!

– Работает, – констатировал он. – Товарищ Зотова, давайте обменяемся.

Спорить Ольга не решилась. По крайней мере, этот вежливый не станет ее обыскивать. Телеграмму от «доктора» показывать нельзя.

– Чудно! – ухмыльнулся Блюмкин, когда обмен завершился. – Этот будет су-ве-нир-чик. А теперь слушай, Зотова. Вариант первый, самый неприятный. Мы не договариваемся, и я тебя здесь же рву на части. Иголки мне нужны, руками обойдусь. Ты скажешь все, но оставить тебя живой, извини, не смогу. Негуманно!..