Читать книгу ""Империя!", или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс"

Они смотрели друг на друга поверх сияющей посуды, столового серебра и большого купола из хромированной стали в центре стола.

В конце концов Уин процедила:

— Если ты еще не понял, я жду от тебя извинений.

— Извинений? За что?

Олбан почувствовал, как в нем закипает злость, и смутный отголосок первобытного стыда. Какая-то часть его существа хотела ответить грубостью, но другая часть, которую он отчаянно презирал, готова была как можно скорее и с максимальной искренностью пойти на это унижение, лишь бы только все стало как прежде.

Однако как прежде уже не будет. Несколькими месяцами ранее в Гарбадейле он проиграл в споре о продаже акций. Теперь семейной фирмой уже на двадцать пять процентов владела крупная американская корпорация программного обеспечения «Спрейнт»; если когда-то он, в силу причастности к семейному бизнесу, старался проявлять верность и преданность фирме, то теперь его решимость убывала капля за каплей. А в последнее время эта капель превратилась в поток.

Как быстро развеялись все принципы. А значит, они и прежде удручающе мало значили. Он все еще числился на службе, хотя теперь в основном делал вид, что работает, и не вникал в суть, но от этого было не легче. Наоборот, когда до него дошло, что на работу можно поплевывать, он горько пожалел о растраченных впустую годах, которые отдал этому бизнесу, видя в нем свое призвание. Что там говорить о его положении в фирме и о личных качествах, если все эти годы его должность вполне мог бы занимать любой ловкий проходимец? Был ли смысл выкладываться?

Ему поручили самостоятельное направление и сделали начальником отдела развития производства, что повлекло за собой рост оклада, увеличение количества акций, новые виды на будущие прибыли и более весомое право голоса в управлении фирмой — отчасти, как он подозревал, в качестве компенсации за то, что в битве со «Спрейнтом» он оказался в стане побежденных, — но даже это выглядело утешительной подачкой, признанием несуществующих заслуг.

В глубине души он сознавал, что его уход из фирмы — лишь вопрос времени. Он даже набирал на компьютере черновики заявления об отставке, но всякий раз стирал текст без сохранения на диске. Надеялся, что его и так уволят. От старушки Уин этого можно было ожидать в любой момент. Приближался двухтысячный год, но настроение у него было далеко не праздничное.

— За что? — эхом повторила Уин, широко раскрыв глаза. — За демонстративный отказ поддержать тост, за иезуитскую реплику о том, что тебе вино не лезет в горло. За твое поведение во время ужина. Собственно говоря, за твое поведение в течение всего уик-энда и вообще в последнее время. По-моему, за это следует извиниться. Если у тебя иное мнение, будь любезен его озвучить.

В такие моменты, подумал Олбан, ей никто бы не дал ее семидесяти пяти. Она сбрасывала лет десять, а то и двадцать. Злость и возмущение молодили ее, заряжали энергией. В последние годы он научился противостоять ее давлению: просто уходил в себя и смотрел на нее с максимальной объективностью, сквозь идеальный макияж и дорогой деловой костюм (слегка старомодный, в стиле восьмидесятых годов, даже если подходить, как он, критически, — в духе некогда популярного сериала «Даллас»). Он видел обвисшую, цыплячью кожу шеи, сморщенные ручки и запястья, припухлости под глазами (между прочим, к его досаде, смешанной с восхищением, все родственники, посвященные в такие дела, сходились во мнении, что Уин никогда не прибегала к пластической хирургии). А на тыльной стороне ладоней она, похоже, замазывала дефекты тональным кремом. Не иначе как скрывала старческие пигментные пятна.

Неужели он и вправду безобразно себя вел во время этой торговой выставки? Олбан так не думал; с его точки зрения, он, наоборот, источал любезность, даже за ужином, вплоть до того момента, когда дезертировал после ее странно беспощадного тоста. Он смог припомнить одну-единственную колкость, да и то завуалированную, которую позволил себе ранее: мол, из высших соображений политкорректности, предпочтительнее всего были бы местные вина урожаев постапартеидного периода. Он даже не стал облекать это в форму критического замечания или рекомендации — просто высказал некое предварительное наблюдение, в основном с целью посмотреть, как отреагируют собравшиеся «спрейнтократы», и таким образом прозондировать их политические взгляды (предсказуемо правые, как свидетельствовал их недоуменный и даже глуповатый вид).

С другой стороны, если кто-то и был в состоянии заметить камень за пазухой у одного из членов семьи и/ или у сотрудника семейной фирмы, так это только Уин. Ему было мучительно сознавать, что эта ее способность проявилась еще в Лидкомбе, когда он и Софи украдкой переглядывались за общим столом, считая — как оказалось, по глупости, — что бабушка пребывает в таком же неведении, как Джеймс и Клара, то есть ни сном ни духом не догадывается, что происходит у нее под носом. Тогда они горько ошибались и, вне всякого сомнения, расплачивались за это по сей день. Видимо, он недостаточно умело скрывал свое отношение к бизнесу, и Уин, как настоящая хищница, сразу почуяла слабину в стаде. Выследила самого хилого бычка, чтобы его свалить.

Все может быть. Наверное, подумал он, не следовало ездить в Национальный парк Крюгера до окончания торговой ярмарки.

Как бы то ни было, эта вкрадчивая старая ведьма ждала либо извинений, либо оправданий. Пришлось пойти у нее на поводу.

Он постарался держаться и говорить как можно разумнее.

— Должен сказать, что тост «За торговлю и благотворительность, но не за благотворительность в торговле» был неуместен, — сказал он, сделав глоток апельсинового сока.

— Я этого не говорила.

— Думаю, если вспомнить, то обнаружится, что ты в точности это и сказала.

— Я сказала: «За торговлю и благотворительность, а не только за благотворительность в торговле».

— Насколько мне помнится, Уин, ты сказала не так.

Он приподнял хромированный купол, под которым открылся дымящийся ассортимент блюд для завтрака, подогреваемых миниатюрными горелками. Над столом поплыл слегка сернистый запах не полностью сгоревшего топлива. Олбан поставил хромированное полушарие на пол.

— Положить тебе?

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала Уин. — Дело не в какой-то одной реплике, дело в твоем отношении. Ты держался нелюбезно, даже грубо. Весь вечер позволял себе антиамериканские выпады.

— Ничего подобного. Мне нравится Америка. Головокружительная страна, — сказал Олбан, неторопливо исследовал предлагаемое разнообразие блюд и положил себе пару толстых ломтиков бекона. На самом деле у него не было аппетита, но приходилось создавать видимость. — Кроме того, мне довольно симпатичны американцы, — продолжил он и добавил к бекону грибов и омлета. — А если они проголосуют за интеллигентного мистера Гора, я буду и дальше им симпатизировать, по крайней мере какое-то время. — Он обвел рукой горячие кушанья. — Не соблазнишься?

Глядя на него безо всякого выражения, Уин выдержала паузу, прежде чем сказать: