Читать книгу "Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человеку сломали жизнь, а он счастлив от новой обуви.
Уже на следующий день Алексеев получил бумагу, чернила, чтоб написать кассационную жалобу в Верховный суд РСФСР. Спектакль продолжался. Что писать, как доказать свою невиновность, с чего начать? Долго сидел Алексеев, долго крутил между ладонями ручку, пока помочь ему не вызвался Акимыч, седой, высохший старик, его Алексеев заметил сразу же, как вошел в камеру, потому, что Акимыч читал КНИГУ.
– Пиши коротко, тягомотину никто читать не будет, ясно, четко изложи то, что тебя оправдывает. Что напишешь – запомни. Вдруг вздумаешь написать генеральному прокурору, в Верховный Совет, министру внутренних дел…
– А поможет?
– Чем черт не шутит, когда бог спит. Главное, надейся и пиши. Были случаи, пересматривали дела.
Акимыч не только помог правильно написать жалобу, но и внес в сердце Алексеева некоторую надежду на досрочное освобождение. Потом, позднее, Алексеев понял, таким способом старый зэк решил поддержать его.
Не сразу, но Алексеев привык к «спокойной» жизни в общей тюрьме, не дергали ночью на допрос, не били, не оскорбляли. Наконец-то выспался и даже сходил на прием к врачу, видимо отбили почки, мочился Алексеев с кровью. А, главное, что обрадовало – книги, раз в десять дней их приносил книгоноша. А пока его не было, Акимыч одолжил ему роман Толстого «Петр Первый»:
– Умел граф писать. Если бы верил в переселение душ, то сказал бы, что Петр вселился в душу Сталина, такой же деспот и душегуб.
Непривычно было Алексееву слышать такие слова, потому и промолчал. Да Акимыч, кажется и не ждал ответа.
Почти год Алексеев был оторван от книг и с трепетом прикоснулся к потрепанному, затасканному многими руками тому. И как путник в пустыне, добравшись до воды, не может от нее оторваться, так и Алексеев не расставался с книгой и с неохотой закрыл ее, когда дали команду на прогулку. Каждый день заключенные по полчаса гуляли в тесном дворе, апрельское солнце не жалело тепла, и было приятно подставлять лицо под его ласковые лучи…
Народ в камере менялся, увели Соловьева, за все время следствия так и не сумевшего примириться с тем, что его сдала жена, вместо него появился беззубый старик, и у него сразу же начались долгие разговоры и споры с Акимычем. Исчезли полицаи и возникли два блатаря – сапоги начищены до блеска, штанины брюк, заправленных в сапоги, слегка приспущены над голенищами, на шее шарф, кепочка на бровях, в уголке рта папироса. Блатари по-хозяйски прошлись по камере, не вынимая рук из карманов.
– Смотри, Серый, ни одной приличной морды, одни фашисты, – презрительно сплюнул урка в клетчатой кепке.
Блатной, которого напарник назвал Серым, стоял, уставившись на Реброва:
– Снимай, фраер, прохоря.
– Чего? – не понял Ребров.
– Ботинки снимай, рожа!
– А как же я без них? – растерянно оглядел сокамерников Ребров.
– Босиком удобней, ноги не будут потеть. Снимай!
Еще раз оглядев камеру, Ребров начал расшнуровывать ботинки. Никто не спешил ему на помощь, хотя в камере кроме двух стариков сидели рослые сильные люди.
– Оставь его в покое, – не вытерпел Алексеев.
– Че? – удивился блатной. – Ты че, фраер, чифирю обпился? Да я тебе всю рожу попишу. Да ты мне прохоря языком чистить будешь…
Неожиданно Серый прервал поток ругательств и примирительно сказал:
– Ладно. Пусть пока носит.
В камере вздохнули с облегчением. Но тут второй урка обхватил сзади Алексеева, прижав его руки к туловищу, а Серый выхватил нож, полоснул им Алексеева по лицу и замахнулся вновь. Но Алексеев – кровь заливала ему правый глаз, была разрезана и щека – ударом ноги в пах, заставил Серого согнуться от боли, и тут же затылком ударил в лицо державшего его блатаря. Тот, вскрикнув, разжал руки:
– Сука! Он мне нос сломал!
А уж отдышавшийся Серый попытался ударить Алексеева ножом в живот… Не зря Николай Соловьев показывал Алексееву приемы дяди пограничника, ученье не прошло даром, развернувшись корпусом, Алексеев, как бы пропуская руку с ножом мимо себя, схватил ее и крутанул, да так, словно выплеснул всю обиду последних месяцев. Раздался хруст и дикий вопль Серого…
А в камеру уже вбегали надзиратели…
После того, как Алексееву зашили рану – глаз оказался цел – его на десять суток посадили в карцер на 300 граммов хлеба и стакан воды в день. Горячая баланда полагалась раз в три дня. Голый цементный пол, каменные стены, несмотря на конец апреля, холод в карцере был жуткий, и Алексеев невольно посочувствовал тем, кто сидел здесь зимой. Чтоб согреться, пытался разминаться, но не будешь ведь десять суток махать руками. Каждый день Алексеева водили на перевязку, и он старался замедлить шаги, чтобы согреться под солнцем…
А в карцере время словно останавливалось, и Алексеев, вспоминая, наизусть читал стихи Ойунского, Кулаковского, Пушкина, и даже сам попытался сочинить стихи посвященные Марте. Где она, что с ней. Каждый день начинался с мыслями о Марте. Если сдалась властям, то сколько лет дали? Забрала ли она сына у Прокопьевых?
Через десять дней его вернули в ту же камеру. Сразу определил, нет Реброва. Неужели убили блатари?
– В колонию Реброва этапировали, – успокоил Акимыч, – в пересылку. Оттуда одна дорога – в лагерь. А ботиночки Ребров блатным отдал, я ему посоветовал. Вступившись за Реброва, ты подставил его. Но, отдав ботинки, он сохранил себе жизнь. А ты себе очень и очень осложнил ее. Блатари злопамятны и обиды не прощают. Я никому, никогда не давал советы, но сейчас, пожалуй, изменю этому правилу. Я старый зек, прошел лагеря и кое-чему научился. Научился выживать. И скажу, никогда не связывайся с блатными, во-первых, они социально близкие органам, и те всегда на их стороне, во-вторых, для блатных нет преград, если они кого-то захотят убить, то достанут везде, подкупят охрану, надзирателей. И еще, в лагере каждый сам по себе, каждый в одиночку борется за свою
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Запретная любовь - Владислав Иванович Авдеев», после закрытия браузера.