Читать книгу "Фонарщик - Энтони О'Нил"

Он задумчиво смотрел на инспектора, пытаясь разгадать его чувства, как вдруг наверху раздался крик. Гроувс задвинулся еще дальше во мрак.

Несколько секунд спустя мимо них прошла Эвелина. Она имела вид сомнамбулы — отсутствующее выражение лица, застывший взгляд, — а в руках держала войлочный мешочек, куда по размеру как раз могло поместиться оружие. Она выскользнула на улицу.

Получив послание Линдсея, она, казалось, собиралась все сделать сама. Или руководить. Лучше и придумать было нельзя, и возбуждение Гроувса вызывало подозрения.

Держась на безопасном расстоянии, полицейские пошли за ней следом по Кэндлмейкер-рау и в падающий снег — один нетерпеливо, другой растерянно.

Глава 23

При всей решимости, благородстве намерений и даже непреклонной уверенности Макнайта в успехе величие мероприятия повергало их в трепет. Когда опускную решетку ворот разнесло в щепки, они с ужасом заглянули в доступное теперь царство, и Макнайт предостерег:

— Ад — это место, где нет ни покоя, ни справедливости, где разум быстро улетучивается и твердо уверены мы можем быть только в том, что экспедиция грозит стать весьма трудным предприятием.

Однако вопреки словам профессора сначала они очутились в помещении, мало чем отличающемся от обычных эдинбургских катакомб: подвал с высокими итальянскими сводами, похожие на иглы сталактиты и вековая кирпичная пыль. Они посветили фонарями вокруг, но не обнаружили никаких признаков, что здесь недавно кто-то побывал, только какие-то зарубки у двери в задней стене, кирпичи вокруг которой почернели словно от сильного огня. Пригнувшись, они прошли в похожее по размеру и такое же пустое помещение, еще в одно, затем в четвертое, в конце которого была не одна дверь, а пять. Дыша спертым воздухом, они посветили на каждую, убедились, что ни одна из них ничем не отличается от остальных, и застыли в нерешительности, какую предпочесть.

Ад — это избыточные возможности выбора.

Наконец они остановились на центральной двери, просто так, и попали в такую же бесконечную анфиладу помещений и череду все более узких коридоров. Ударяясь головами о выступы, пригибаясь и медленно переставляя натертые ноги, они пробирались вперед, отнюдь не уверенные, что ожидающий их ад не окажется адом тщеты любых усилий.

Поэтому, упершись в глухую стену, путники испытали лишь облегчение. Они передохнули, прислонившись к прохладным кирпичам, позволили себе сделать несколько глотков воды, а затем под цепочкой сводов вернулись к развилке.

— И что вы думаете? — спросил Макнайт, осматривая четыре оставшиеся двери.

— Этот регион мне не особенно хорошо знаком.

Макнайт улыбнулся:

— Всегда лучше идти по зову сердца.

Канэван выбрал левую дверь не потому, что на то была какая-то особая причина, но их надежда быстро сменилась отчаянием — они с трудом пробирались по бесконечным душным помещениям и петляющим проходам, усыпанным осколками камней.

Ад монотонен, это полное отсутствие надежды на разнообразие.

По взаимному согласию они остановились на треснувшей плите набраться сил, и Канэван почувствовал на щеке дуновение ветра и носом — проказливую струю ладана. Отдалившись от Макнайта, он рискнул зайти в примыкающую галерею и скоро окликнул профессора.

Луч фонаря, направленный им в глубокую яму, высветил мраморную лестницу, ведущую ко входу романского собора.

Вернувшись в родной Эдинбург, Эвелина довольно быстро вспомнила дорогу из города по Олд-Долкит-роуд к дому, где впервые встретила Светлячка. Она ни разу не видела его снаружи, не видела ничего, когда ее везли сюда, но чувства запечатлели то путешествие прочнее, чем инстинкт. Стоило ей лишь отстраниться от того, что она видит, и ее повлекли к нужному месту древесный дым, наперстянки, треск сучьев, щебечущие на заборах воробьи, играющие тени и соперничающие ветра.

Даже жестокие порывы ветра и снег не могли пересилить воспоминания. Она снова была девочкой, достаточно наивной, чтобы довериться людям, и на пути к свободе. Она, не замедляя шага, шла с трудом и едва осознавала, по каким улицам идет — Бристо-плейс, Чепл-стрит, Николсон-стрит, Латтон-плейс, Долкит-роуд. На Ньюингтон-террес к ней подошел человек в развевающемся на ветру кашне и предупредил:

— В это время на улицах небезопасно. Кругом столько зла.

Но она почти не заметила его. Глаза у нее потускнели, они были обращены вовнутрь, и она шла дальше, думая о мудром профессоре и сострадательном ирландце, нарядившихся как на тигровую охоту. Они материализовались у нее в комнате и сказали, что ей придется отправиться в собственное путешествие.

— А что мне делать с этим? — хрипло спросила она, когда профессор вложил ей в руку оружие.

— Я думаю, когда придет время, — ответил Макнайт, — вы сами поймете, что делать.

Она посмотрела на Канэвана в поисках поддержки, и тот ласково кивнул.

— Вы можете доверять нам, — нежно прошептал он, — точно так же, как мы доверяем вам.

А затем — корректировка зрения или выныривание из сна? — они исчезли так стремительно, что она даже засомневалась, действительно ли они приходили. Но если нет, тогда кто дал ей оружие? А может, она хранила его у себя в комнате именно на этот случай?

Ее охватила дрожь, и она пошла, как будто ее нес водный поток, а в голове продолжалась одиссея.

Он был узким, с крестовыми сводами, на полу выложен геометрический мраморный узор, в стенах прорезаны окна, на которых были изображены счастливые толпы, приветствующие Христа. Непонятно откуда на них вдруг брызнул свет: приглушенные оттенки фиолетового, изумрудного и розового, — неуместно мирная галерея, не потревоженная ни малейшим звуком, ни малейшим намеком на какой-либо подвох.

Ад — это обман.

Когда они начали спускаться, волнами пошел шипящий жар, воздух медленно наполнился едким дымом, а стены задрожали от блеяния церковного органа. Вспучились нервюры, своды превратились в готические, стрельчатые окна обрели пышное обрамление — теперь их украшали драгоценные камни и сцены, которые обычно возникают в галлюцинациях, а Христова кровь переливалась над ними бесконечными оттенками красного. Небеса на витражах давили все больше, мучители Искупителя становились все страшнее — наконец, стало трудно понимать, где римский центурион, а где гогочущий демон, и невозможно отличить поражение от победы. По барельефам и статуям поползли змеи и горгульи, с беспредельной наглостью оплетая колонны и скорбных святых. Сама галерея, до сих пор единообразная во всем, кроме стиля, вдруг начала деформироваться и стала непредсказуемой — ступени потрескались, теперь их часто не хватало, окна извивались и расцветали неправильной формы стеклышками, покрытых тревожными видениями, затем все стало падать, вздыматься, петлять и сплетаться в причудливо искаженные непристойные образы, так что Макнайту и Канэвану пришлось сойти с лестницы и пойти сначала по стенам, перешагивая через окна, а затем и по готическим нервюрам. Наконец храм вообще стал неузнаваем, и они шли словно по джунглям, тропу обложили неподатливые лианы и пресмыкающиеся, будто высеченные французскими каменщиками. Над путаными галереями повисло огромное сердце, крепко обмотанное ветвями терновника; вокруг него шустро копошились горгульи — они методично выкусывали кожицу, заменяя ее фрагментами витражей. Кровь обильно сочилась сквозь трещины и крупными сгустками падала на землю.