Читать книгу "Фонарщик - Энтони О'Нил"

Канэвана также охватило непреодолимое ощущение, что все решено и все сомнения остались позади. Это были такие волевые усилия, что он мог считать их только самостоятельными. Его успокаивали воспоминания о том, как сама Эвелина в их присутствии ни разу прямо не дала понять, что они недотягивают до реальности. А если их бог не отрицал их существования, то куда уж им с этим спорить?

Когда они с Макнайтом решили запастись оружием и припасами для предстоящей экспедиции в магазине рыболовных и охотничьих принадлежностей Клэнси на Лейте, ирландцу представилась еще одна возможность задаться вопросом о природе реальности, которую оказалось столь легко подделать вплоть до таких досадных препятствий, как временная потеря профессором его бумажника (после продажи очередной порции книг он очутился не в том нагрудном кармане) и нежелание владельца магазина открывать нижний склад в воскресенье без существенной финансовой смазки.

— Если я окажусь в аду, — взволнованно говорил мистер Клэнси, — вы уж там постарайтесь, чтобы все было на уровне.

— Я замолвлю за вас словечко, — иронически заверил его Макнайт, — и забронирую номер с хорошим видом.

Покупатели прошлись по неосвещенному этажу — Клэнси нервно наблюдал за ними с порога, — пытаясь сообразить, какие товары требуются для непознанных глубин.

— Эвелину, несомненно, ознакомили с Библией и учениями различных церквей, — заметил Макнайт, — но знает ли она Альберика? Данте?

— Не знаю, — ответил Канэван. — А мы?..

— Точно мы знаем только одно, — хмуро предсказал Макнайт, обозревая полку с альпенштоками и веревочными лестницами. — Все, что проникло в ее бессознательное, с учетом мощи ее искаженного воображения, за двадцать лет окрепло, сгустилось и поставило непреодолимые барьеры разуму. Почти наверняка там будут бури, чащи, железные раскаленные решетки и лязгающие цепи. Так думали самые светлые умы, и удивляться тут нечему, а лучше как следует подготовиться.

Зеркальное общество безжалостно законопатило ничего не подозревающего Светлячка в застенки именно такого подземного мира, а также в царство реальности, его периодические набеги в которое оказались ограничены формой, приемлемой только для ночных кошмаров.

— Симпатичный жилец, вне всяких сомнений, — сказал Макнайт, — поставленный в соответствующие обстоятельства.

— Он есть и всегда будет князем тьмы, — напомнил ему Канэван.

— У нас у всех в голове демоны, — возразил профессор, выбирая моток прочной веревки. — Вопрос только в том, как мы с ними ладим. Некоторые, конечно, могут отбиться от рук и причинить вред хозяевам. Но трудно себе представить, чтобы Люцифер при его возрасте и мудрости оказался таким неблагодарным. Посмотрите хотя бы на того африканца, в котором он жил раньше. Удивительно спокойный человек, об этом свидетельствует сама Эвелина.

— Вы словно восхищаетесь им.

— Если Бог действительно создал человека по Своему образу, — сказал Макнайт, — тогда человек создал дьявола по своему.

— Никто не рождается злым.

— Как и Люцифер, если вы помните.

Канэван засопел.

— Как и члены Зеркального общества, — милостиво заметил Макнайт, проверяя подошвы непромокаемых ботинок. — Но их амбиции — сам их поиск чистоты — сделал из них одержимых безумцев. Неумеренность превратила их в прислужников собственных врагов, и они с избыточным правдоподобием стали походить на фанатиков, во имя выживания оправдывающих все, что угодно.

Канэван вздохнул; он был слишком занят своими мыслями, чтобы подыскивать серьезные, не просто декоративные слова, и слушал профессора, словно епископа у переполненного собора.

— Дьявол, как во многом и Зеркальное общество, должно быть, провел много лет, размышляя о том, что с ним будет и не означает ли безжалостный марш науки его бесконечных трансформаций в тот или иной безжизненный символ. Представьте себе его ужас, когда, укрывшись в щедром воображении Эвелины, он увидел, как сморщиваются и исчезают сказочные виды и фауна из ее снов и их заменяет воспроизведенная с математической точностью реальность. Представьте себе, как он, мутировав в результате активности Зеркального общества, ошпаренный беспокойной совестью Эвелины, отчаянно понукает свою квартирную хозяйку вернуться в Эдинбург, пока еще не слишком поздно. Представьте себе, как он заставляет ее бродить по улицам и запечатлевать в памяти все грани города, чтобы через ее сны вырваться в реальность, чтобы утолить свой гнев. Представьте, как он, понимая, что каждое убийство нужно совершить с неестественной скоростью, планирует все заранее, оставляет таинственные послания и при помощи всех этих кошмаров призывает нас — а это было его изначальным намерением — отважиться на бесстрашную экспедицию, чтобы спасти его. — Макнайт улыбнулся. — Представьте себе все это.

— А если у нас даже сейчас ничего не получится?

— Должно получиться. — Профессор взял пневматическую винтовку. — Мы были рождены для этого.

— Для мученичества?

— Не стоит смотреть на вещи так мрачно. Я не могу себе представить, что она совсем нас бросит. Нет, правда, вы меня простите, но я бы сказал, это противно всякой логике. — Он дал Канэвану капсюльный револьвер.

— Это действительно необходимо?

— Конечно, это нелегко, дружище, но вы прекрасно знаете, что так нужно.

— Я не сомневаюсь в том, что так нужно, — ответил ирландец. — Вот только бы оказаться на уровне задачи. На уровне противника.

— Сам противник не проблема. Нашим бичом станут расставленные на пути ловушки и демоны, которые нас не узнают.

Канэван посмотрел на револьвер и вздохнул.

— Я этим никогда не пользовался, — признался он.

— Этому недолго научиться.

— А вам приходилось стрелять?

— Конечно, нет, — усмехнулся Макнайт. — Я и понятия не имею, о чем мы говорим. Но это меня никогда не останавливало.

Надев охотничьи куртки и молескиновые брюки, навесив на себя амуницию и припасы, они нырнули в сгущающуюся тьму, и когда, в последний раз завернув на Кэндлмейкер-рау, дошли до Каугейт, двигались уже синхронно. Разогнали стаю ощерившихся собак и облака чада от рыбьего жира, прохрустели по гниющим листьям капусты и без тени сомнения вступили на Шэндс-уайнд. Воодушевленные целью, они осторожно прошли по темным глубинам переулка к недавно раздвинувшемуся отверстию в стене и в последний раз остановились, восхищенные сложностью композиции Эвелины: торчащая из земли горловина сломанной трубы, запахи развороченных мусорных баков, редкие снежинки, тающие в воздухе над вратами, ведущими в ад.

Прингл стоял перед дверью Эвелины и с беспокойством думал о том, что инспектор спрятался сознательно, чтобы тем самым в соответствии со своими мрачными прогнозами дать свершиться убийству. Послание Авраама Линдсея явится необходимым доказательством и почти наверняка станет поводом для ордера на арест, которого так долго искал Гроувс. Относительно того, как именно Эвелина попытается наказать бывшего содержателя пансиона — при помощи ли дьявола, обитающего в ее разуме, на чем настаивала вдова Лесселс, или каких-либо иных средств, — Прингл предпочитал не выдвигать предположений, считая себя для этого недостаточно информированным. Но его серьезно беспокоили множественные признаки того, что Гроувс относится к этому делу слишком уж лично — чего никогда не делал Восковой Человек — и что его восхищение Эвелиной граничит с мстительностью.