Читать книгу "Философия освобождения - Филипп Майнлендер"

по отношению к своим ближним. Он не будет ругать их, не будет надменно улыбаться им, полагая, что лучше знает их. Он видит, как они борются с инструментом, на который у них уйдут недели. Затем он предлагает им другую, которая требует немного больше усилий, но приводит к цели через несколько минут. Если они упрямятся, он должен попытаться убедить их. Если они не преуспеют, он должен отпустить их. По крайней мере, теперь они знают правду, и она продолжает тихо работать в них, потому что Magna est vis veritatis et praevalebit! (Велика истина и восторжествует она!)

Придет время, когда чешуя спадет с их глаз.

Точно так же он не будет закатывать глаза при виде веселящихся людей, выпускающих пар в великом ликовании. Он подумает: Pauvre humanité! но потом: Always close! Танцуйте, прыгайте, раскрепощайтесь и отпускайте себя! Придет усталость и похмелье, а затем придет конец и для вас.

Он такой же яркий, как свет солнца. Оптимизм должен быть противоположностью пессимизма? Как бедно и неправильно! Предполагается, что вся жизнь Вселенной до появления мудрого созерцательного разума была бессмысленной игрой, метанием и ворочанием больного лихорадкой человека? Как здорово! Может ли мозг весом в 5—6 килограммов судить о ходе

развития мира за невыразимо долгий период времени и отвергать его? Это было бы чистым безумием!

Кто такой оптимист? Оптимист – это обязательно тот, чья воля еще не созрела для смерти. Его мысли и максимы (его мировоззрение) – это цветки его стремления и жажды жизни. Если лучшее знание дается ему извне, но оно не укореняется в его духе, или если оно все же овладевает им, но отсюда оно всегда лишь бросает в сердце так называемые холодные вспышки, потому что он затвердел и стал твердым – что же ему делать? Придет и его час, ибо у всех людей есть одна единственная цель, есть все в природе.

А кто такой пессимист? Должен ли он им быть? Тот, кто созрел для смерти. Он может любить жизнь так же мало, как и отворачиваться от нее. Он, если не понимает, что будет жить в своих детях, и тогда деторождение потеряет свой жестокий характер, отпрянет, как Гумбольдт, в ужасе от покупки нескольких минут сладострастия муками, которые чужому существу, возможно, придется терпеть 80 лет, и будет справедливо считать деторождение преступлением.

Итак, опустите оружие и больше не ссорьтесь, ибо ваша ссора вызвана недоразумением: вы оба хотите одного и того же.

22.

Затем мы должны рассмотреть позицию имманентной философии по отношению к самоубийце и преступнику.

Как легко камень падает из рук на могилу самоубийцы, как трудно, с другой стороны, было бороться бедняге, который так хорошо себя уложил. Сначала он бросил страшный взгляд на Смерть издалека и в ужасе отвернулся; затем он с трепетом окружил его широкими кругами, но с каждым днем они становились все теснее и теснее, и наконец он обвил шею Смерти своими усталыми руками и заглянул в его глаза: и там был мир, сладкий мир.

Кто не может больше нести бремя жизни, пусть сбросит его с себя. Кто не может больше терпеть в карнавальном зале мира, или, как говорит Жан Поль, в зале великих слуг мира, пусть выйдет из «всегда открытой» двери в тихую ночь.

Правда, имманентная философия со своей этикой тоже обращается к тем, кто устал от жизни, и пытается вернуть их назад дружескими словами убеждения, приглашая их зажечь себя в ходе мира и помочь ускорить его чистой деятельностью для других – но если и этот мотив не срабатывает, если он недостаточен для данного персонажа, тогда она тихо уходит и склоняется перед ходом мира, который нуждается в смерти данного конкретного человека.

Ибо если убрать из мира самое незначительное существо, то ход мира будет иным, чем если бы оно осталось.

Имманентная философия не должна осуждать, она не может. Она не призывает к самоубийству; но, служа только истине, она должна уничтожать контрмотивы ужасного насилия. Ибо что говорит поэт?

Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика.

Так погибают замыслы с размахом, Вначале обещавшие успех,

От долгих отлагательств.

Шекспир. (Перевод Б. Пастернака)

Эта неоткрытая земля, чьи веримые тайны вновь открыли руку многим, кто уже крепко схватился за кинжал, – эта земля с ее ужасами должна была полностью разрушить имманентную философию. Когда-то это было трансцендентное царство – теперь его нет. Уставший от жизни человек, который задает себе вопрос: Быть или не быть? должен черпать причины за и против не только из этого мира (но и из всего мира: он должен также принимать во внимание своих омраченных братьев, которым он может помочь, не делая для них обувь и

не сажая для них капусту, но помогая им обрести лучшее положение) – за пределами мира нет ни места покоя, ни места мучений, но только небытие. Тот, кто входит в него, не имеет ни покоя, ни движения, он неподвижен, как во сне, только с той большой разницей, что даже то, что неподвижно во сне, больше не существует. Воля полностью уничтожена.

Это может стать новым контрмотивом и новым мотивом: эта истина может заставить одного вернуться к утверждению воли, а другого властно увлечь к смерти. Но истину никогда нельзя отрицать. И если с тех пор идея индивидуального продолжения после смерти, в аду или в царстве небесном, удерживает многих от смерти, тогда как имманентная философия, напротив, приведет многих к смерти, – так пусть отныне будет так, как должно быть прежде, ибо всякий мотив, входящий в мир, появляется и действует с необходимостью.

23.

В государстве преступник объявлен вне закона, и это справедливо; ведь государство – это форма, которая неизбежно вошла в жизнь человечества, в которой великий закон ослабления силы проявляется как закон страдания, и в которой только человек может быть быстро искуплен. Движение Вселенной освящает его и его фундаментальные законы. Она принуждает людей к правовым действиям, и тот, кто нарушает основные законы, возводит между собой и своими согражданами барьеры, которые остаются до самой смерти. «Он украл», «он убил»: это невидимые цепи, в которые закован преступник.

Но в государстве есть свободная, прекрасная позиция, где верные руки обнимают преступника, а верные руки накладывают клеймо на его чело и покрывают его: это позиция чистой религии.

Когда Христос должен был осудить прелюбодейку, Он попросил обвинителей побить ее камнями, если они считают себя чистыми, а когда Он висел на кресте между двумя убийцами, Он обещал одному из них Царство Небесное, место, где, согласно Его обещанию, должны обитать только добрые.

Имманентная философия сохраняет эту точку зрения в метафизике.

Если отбросить преступников по необходимости и рассматривать только тех, кто, побуждаемый своим демоном, нарушил закон, несмотря на все контрмотивы, то следует признать, что они действовали с той же необходимостью.

они действовали с той же необходимостью, с которой добрая воля совершает дела справедливости и человеколюбия.

Преступник, как и святой, лишь помогает формировать необходимый ход мира, который сам по себе не является нравственным. Оба служат целому. Это первое, что требует помилования.

Тогда преступник, благодаря силе своей воли, порочности своего желания, не только лишается мира, который выше всякого разума, но и подвергается мучениям, превосходящим адские муки или последствия законного клеймения. «Наказание дурака – его глупость».

И имманентный философ должен оттолкнуть от себя дикое, несчастное сердце? Как он должен был бы презирать себя, если бы сделал это! Он прижимает ее к своей