Читать книгу "Homo Deus. Краткая история будущего - Юваль Ной Харари"

Пожалуй, самым серьезным сегодня вызовом является китайский. Несмотря на либерализацию политики и экономики, Китай – не демократическая страна и не чисто рыночная, что не мешает ему быть экономическим гигантом XXI века. Однако этот экономический гигант отбрасывает очень маленькую идеологическую тень. Никто, похоже, не знает, во что сейчас верят китайцы – включая самих китайцев. Теоретически Китай остается коммунистическим, на практике – совсем нет. Некоторые китайские мыслители и лидеры разыгрывают возврат к конфуцианству, но это не более чем благопристойный фасад. Идеологический вакуум делает Китай исключительно восприимчивым к новым технорелигиям, исходящим из Кремниевой долины (о которых мы поговорим в следующих главах). Но на укоренение этих техноре-лигий, с их верой в бессмертие и виртуальные Эдемы, уйдет не меньше одного-двух десятилетий. Поэтому в настоящее время Китай не выдвигает реальной альтернативы либерализму. Для обанкротившейся Греции, разочаровавшейся в либеральной модели и ищущей ей замены, подражание китайцам – не вариант.

А как насчет радикального ислама? Или фундаментального христианства, мессианского иудаизма и реформированного индуизма? Если китайцы не знают, во что верят, то религиозные фундаменталисты очень даже знают. Более чем через столетие после того, как Ницше объявил о Его кончине, Бог, кажется, возвращается. На самом деле это мираж. Бог умер – просто нужно какое-то время, чтобы избавиться от тела. Радикальный ислам не является серьезной угрозой либеральной программе, так как фанатики хоть и полны рвения, но не понимают мира XXI века и не в состоянии сказать ничего разумного о новых опасностях и возможностях, происходящих от современных технологий.

Религия и техника без передышки танцуют искусное танго. Они толкают друг друга, опираются друг на друга и не могут далеко разойтись. Техника зависит от религии потому, что у каждого изобретения – множество потенциальных применений, и инженеры нуждаются в каком-то пророке, который делал бы принципиальный выбор и указывал направление. В XIX веке инженеры изобрели локомотив, радио и двигатель внутреннего сгорания. Но, как показал XX век, одни и те же изобретения работают и на фашистские общества, и на коммунистические диктатуры, и на либеральные демократии. Без религиозных убеждений локомотивы не знают, в какую сторону ехать.

С другой стороны, технологии часто устанавливают рамки и пределы нашим религиозным фантазиям: как официант, который ограничивает наши желания, вручая нам меню. Новые технологии устраняют старых богов и порождают новых. Поэтому аграрные божества отличались от духов эпохи охотников-собирателей, а фабричные рабочие воображали рай не так, как крестьяне. И революционные технологии XXI века тоже скорее создадут новые религиозные течения, чем оживят верования Средних веков. Исламские фундаменталисты могут сколько угодно повторять мантру «Ответ в исламе», но религии, утрачивающие связь с технологическими реалиями современности, лишаются способности даже понимать задаваемые жизнью вопросы. Что случится с рынком труда, когда искусственный интеллект превзойдет человека в решении большинства когнитивных задач? Как станет влиять на политику огромный класс экономически бесполезных людей? Что будет с человеческими взаимоотношениями, семьями и пенсионными фондами, когда нанотехнологии и регенеративная медицина превратят прежние 80 в новые 50? Что произойдет с обществом, когда биотехнологии сделают возможным получение дизайнерских детей и создадут беспрецедентную пропасть между бедными и богатыми?

Вы не найдете ответа ни на один из этих вопросов ни в Коране или законах шариата, ни в Библии или «Беседах и суждениях» Конфуция, – поскольку никто из жителей средневекового Ближнего Востока или Древнего Китая ничего не знал о компьютерах, генетике или нанотехнологиях. Радикальный ислам обещает якорь устойчивости в мире технологических и экономических штормов – но, чтобы маневрировать в бурных волнах, нужны скорее карта и руль, а не только якорь. Поэтому радикальный ислам может притягивать тех, кто рожден и воспитан в его лоне, но молодым испанским безработным и неуемным китайским миллиардерам он ничего не может предложить.

Да, сотни миллионов людей остаются приверженцами ислама, христианства и индуизма. Однако в истории цифры сами по себе мало что значат. Историю часто делают маленькие группы дальновидных новаторов, а не оглядывающиеся назад и цепляющиеся за прошлое массы. Десять тысяч лет назад люди в подавляющем большинстве были охотниками-собирателями, и только горстка первопроходцев на Ближнем Востоке занялась земледелием. Но будущее было именно за сельским хозяйством. В 1850 году более 90 процентов жителей Земли были крестьянами, в деревушках на берегах Ганга, Нила и Янцзы никто не слышал о паровых котлах, железных дорогах и телеграфе. Но судьба этих крестьян уже была определена в Манчестере и Бирмингеме кучкой инженеров, политиков и финансистов, запустивших промышленную революцию. Паровые котлы, железные дороги и телеграф активизировали производство продуктов питания, текстиля, транспортных средств и вооружений, обеспечив индустриальным странам перевес над традиционными аграрными обществами.

Даже когда промышленная революция достигла берегов Ганга, Нила и Янцзы, человечество все еще продолжало верить в Веды, Библию, Коран и Конфуция больше, чем в паровые двигатели. В XIX веке – как, впрочем, и сегодня – не было недостатка в священниках, мистиках и гуру, утверждавших, что им одним ведомо средство от всех напастей, включая принесенные промышленной революцией. Например, между 1820 и 1880 годами Египет (поддерживаемый Британией) вторгся в Судан и попытался его модернизировать и вовлечь в новую международную торговую сеть. Это привело к дестабилизации традиционного суданского общества, массовым возмущениям и восстаниям. В 1881 году местный религиозный лидер Мухаммад Ахмад ибн Абдуллах провозгласил себя Махди (мессией), посланным восстановить на земле Закон Божий. Его сторонники разгромили англо-египетскую армию и обезглавили ее командующего, генерала Чарльза Гордона, чем глубоко потрясли викторианскую Британию. Затем они установили в Судане исламскую теократию, которая продержалась до 1898 года.

В то же время в Индии Даянанда Сарасвати возглавил движение за возрождение индуизма, проповедуя принцип безусловной правоты Ведических писаний. В 1875 году он основал «Общество благородных» («Арья-Самадж»), призванное нести в народ ведическое знание. Даянанда порой толковал Веды в неожиданно либеральном ключе – например, он говорил о равенстве мужчин и женщин задолго до того, как эта идея приобрела популярность на Западе.

Современник Даянанды папа Пий IX придерживался гораздо более консервативного взгляда на женщин, но, подобно Даянанде, глубоко почитал надчеловеческий авторитет. Пий внес ряд корректив в католическую доктрину и утвердил новый догмат о папской непогрешимости, согласно которому папа никогда не ошибается в вопросах веры (эта средневековая идея стала скрепляющей католической догмой в 1870 году, через одиннадцать лет после опубликования Чарльзом Дарвином «Происхождения видов»).

За тридцать лет до того, как римский папа открыл в себе неспособность делать ошибки, одного китайского грамотея по имени Хун Сюцюань посетила череда религиозных видений. В этих видениях Господь поведал Хуну, что тот – не кто иной, как младший брат Иисуса Христа. Затем Господь облек Хуна божественной миссией. Он поручил ему изгнать маньчжурских «демонов», правивших Китаем с XVII века, и учредить на земле «Небесное государство великого благоденствия» («Тайпин тяньго»). Призыв Хуна разжег воображение миллионов бедствующих китайцев, разоренных поражениями Китая в Опиумных войнах и наступлением современной промышленности и европейского империализма. Хун повел их против маньчжурской династии Цин, и восстание тайпи-нов вылилось в продолжавшуюся с 1850 по 1864 год самую кровавую войну XIX столетия. Погибло по меньшей мере двадцать миллионов человек, что значительно больше, чем в Наполеоновских войнах или в Гражданской войне в США.