Читать книгу "Песни мертвого сновидца. Тератограф - Томас Лиготти"

1

В прошлом году в эту же пору — может статься, даже в этот же день — Печатник наведался ко мне домой. Казалось, он всегда знал, когда я возвращаюсь из своих уже столь привычных поездок, — и заявлялся непрошеным гостем точно под мой порог. Хоть мое прошлое пристанище было жалко-захудалым, Печатник чтил его едва ли не как некий дворец чудес, удостаивая высокие потолки и предметы старины такими взглядами, будто с каждым визитом ему все больше и больше открывались их живой дух и красота. В тот день — сдается мне, было пасмурно, — он не преминул явиться снова. Мы сидели в зале — просторном, но скудно обставленном.

— Ну и как твоя поездка? — как бы поддерживая светскую беседу, спросил он. Его улыбка — а улыбался он в том числе и за меня, уж будьте уверены, — так и лучилась радостью от возвращения в мой дом и мою компанию. Пришлось, поднявшись, ответить тем же. Печатник, конечно же, встал вместе со мной — почти одновременно.

— Может, к делу перейдем? — предложил я. Вот привязался-mo, явилась мысль.

Наши подошвы отбили чечетку по жесткому деревянному паркету к лестнице. По ней мы поднялись на второй этаж, который я держал почти полностью пустым, а оттуда — по лестнице поуже — на третий. Хоть я и водил его по этому пути прежде, по его блуждающим глазам, что подмечали каждую трещинку в стене, каждую трепещущую в углу паутинку, каждый знак запущенности дома, я понимал — эта прелюдия всякий раз захватывает его, и она не менее важна, чем конечная цель. В конце коридора третьего этажа была небольшая деревянная скорее стремянка, нежели полноценная лестница. Вела она на чердак, где я хранил кое-что из своей коллекции.

Чердак просторным назвать было никак нельзя — атмосфера давила и, по признанию Печатника, образовывала идеальный клаустрофобический ансамбль с теснящимися высокими шкафами, стеллажами до потолка, сундуками и комодами. Сюда их, по большому счету, определило время — ну а Печатнику, в любом случае, похоже, даже нравилась обстановка.

— О, Комната Тайн, — протянул он. — Хранилище, где все твои чудеса надежно сокрыты от мира.

Эти чудеса и тайны, как называл их Печатник, лишь человеку определенного взгляда на мир могли приглянуться. Печатник любил расхаживать по моей комнате причуд, собрать по пути охапку экзотических экспонатов и садиться на пыльный диван в центре чердака, чтобы получше все рассмотреть. Конечно, особой любовью у него неизменно пользовались новинки, привозимые мной из моих продолжительных паломничеств, — поэтому я сразу подвел его к двуручному кинжалу с лезвием из полированного камня. Едва взглянув на предмет забытого церемониала, Печатник протянул мне навстречу плоские ладони, и я вложил кинжал в них.

— Кто мог сделать такую вещь? — задался он вопросом… чисто риторическим, пожалуй.

Он никогда не ждал прямых ответов — быть может, они ему были и не нужны. Разумеется, я не предложил более внятного объяснения, чем легкая улыбка. Впрочем, как я быстро подметил, волшебство первого впечатления от этой моей ауры дразнящей тайны (опять-таки, слова Печатника) быстро сходило на нет. Как мало требуется порой времени, чтобы нагнанный тобой сверкающий туман обнажил разочаровывающую обыденность. Приходилось крутиться как белка в колесе.

— Вот, — изрек я, шаря рукой в темных недрах открытого шкафа. — Это следует носить при работе с артефактом. — И я набросил ему на плечи расписанный ветвистыми узорами необычных цветов плащ с капюшоном.

Печатник стал любоваться на себя в зеркало, вделанное в дверцу.

— Ты только взгляни на это! — едва не срывался он на крик. — Все эти рисунки… они движутся! Как странно! Как здорово!

И тут, нежданно-негаданно, он воздел к пыльному потолку обе руки — призывая каких-то своих воображаемых богов, — и зашелся в приступе полубезумного сардонического хихиканья. Я отступил назад, кляня себя за неосмотрительность. Печатник стал кружиться на месте, выписывая почти безупречные па и смеясь… и лишь потом, сбив дыхание, он позволил мне обезоружить себя, проковылял до пыльного дивана и упал на него лицом вниз, распластавшись, словно мертвая мокрица. Когда я аккуратно подошел к нему с кинжалом наготове, то понял, что он, все еще похихикивая, листает одну из тех книг, что собрал для ознакомления по пути сюда. Книгу эту я опознал почти мгновенно — по одному лишь хрустящему звуку замшелых страниц, исписанных символами, целиком захватившими Печатника, несмотря на то что он не смог бы ни назвать язык, ни тем более что-то прочитать.

— Потерянный гримуар настоятеля Тинье, — пробормотал он. — Перевод на…

— Хорошая догадка, — заметил я, — но неправильная.

— Тогда… тогда — запрещенные Псалмы Молчания. Автор неизвестен.

— Неизвестен этому миру — о да, — кивнул я. — Но — снова промах.

— Ну давай, — он сверкнул в мою сторону глазами. — Давай подсказку.

— Неужто не хочешь догадаться сам? — спросил я.

Повисла тишина.

— Ну, допустим, хочу, — наконец ответил он. Поднес древнюю книгу обратно к глазам, раскрыл, прищурился.

По правде говоря, тайны этого Священного Писания были в числе самых сокровенных из всех им подобным: у меня ведь никогда не было ни малейшего желания обмануть Печатника, поводить его за нос. Но никакая тайна не вечна. Чем больше людей о ней узнает, тем ближе она к земле. Выйдя из сумрака, некогда-тайны в дальнейшем служат лишь инструментами в раскопках еще более глубоких тайн, коим, в свою очередь, уготована та же судьба. И так — со всеми секретами Вселенной: в конечном счете искатель абсолютного знания осознает — интуитивно или же чрез истощение душевных сил, — что этот жестокий труд не имеет завершения, и смерть одной тайны за другой суть бесконечная вереница, простирающаяся далеко за пределы отведенных искателю земных лет. Сколько же их — тех, кто еще ищет? Сколько тех, кто мечется до конца дней своих с неугасающей надеждой на некое абсолютное откровение? Точных чисел не назовет никто — я лишь надеюсь, что не так уж и много. По меньшей мере Печатник был среди них… и я намеревался сократить их число.

План был банален: закормить его тайнами до тошноты — и даже сверх того. Все, что в нем в итоге должно было остаться, — стыд и жалость за время, потраченное на войну с ветряными мельницами.

Пока Печатник лежал на диване, таращась в ту дурацкую книгу, я двинулся в сторону массивного комода, чьи ящики представляли собой решетчатые корзины из потускневшей стали, оправленные в темное дерево. Выдвинув один из них, я разгреб завалы из книг и амулетов, выискивая белый футлярчик.

Не такой уж и белый: наподобие тех, что дают в ювелирных магазинах, безо всяких опознавательных знаков; он был бы белым, если бы не эти многочисленные отпечатки пальцев — больших, судя по всему, — размазанные по его гладким бокам, вплоть до середины поверхности. Никаких защелок, никакой инкрустации, никаких даже стыков, намекающих на то, что футляр вообще можно открыть. Улыбнувшись этой фальшивой интриге, я отыскал два самых свежих боковых отпечатка пальца и надавил на них. Клацнув, футлярчик распахнулся.