Читать книгу "Добрее одиночества - Июнь Ли"

– Что ты имеешь в виду?

– Она и правда была дитя, когда мы с ней общались, ты согласен? – сказала Жуюй. – Я постоянно чувствую себя виноватой из-за всего, что с ней произошло.

– Только перед ней? – спросил Боян, вдруг разгневавшись. – А я разве не был дитя? Ради всего святого, Шаоай было только двадцать два. Разве она еще не была дитя в каком-то смысле?

Жуюй смотрела на Бояна так, будто его злость ее позабавила.

– Ну ты-то не делай вид, что твоя жизнь погублена. Мне кажется, ты не так уж пострадал – я права?

Ему хотелось возразить. Хотелось сказать о годах, прожитых в заботах о Шаоай, о том, как ей у него на глазах становилось все хуже, как он скрывал ее от жены и друзей, как разделил свою жизнь на две части, ни одна из которых не была вполне реальна. Но, что бы он ни сказал, это лишь позабавило бы Жуюй еще больше.

– Ведь это ты отравила Шаоай, не так ли? – спросил он. У него было только это оружие.

– Я не намеревалась ее убить, – сказала Жуюй. – И недоубить ее, чтобы она осталась как обуза для тебя и других, я не намеревалась тоже. Впрочем, верно ли то, что я сейчас произнесла? Пожалуй, нет, не вполне верно ни первое, ни второе. Я даже не знала, хочется ли мне, чтобы она выпила эту отраву. Она выпила до того, как я приняла решение.

– Не понимаю.

– Если в комнате, которую она делит с другим человеком, стоит чашка с апельсиновым соком, она полагает, что имеет на эту чашку право. Почему она меня не спросила, хочу ли я? Она все считала своим.

– Значит, ты танг использовала, – сказал он. – У меня была такая мысль.

Дверь открылась толчком, и официантка вкатила на тележке их ужин. Боян оглядел тарелки; второй раз за день, подумалось ему, он заплатит за еду, но не притронется к ней. Жуюй жестом пригласила его к трапезе, но он покачал головой.

– Сюда я яд не клала, – сказала она с улыбкой.

Бояна потянуло ударить ее, заставить раскаяться – нет, больше: заставить плакать, сделать ей больно, нанести незаживающую рану.

– Ну же, вперед, – промолвила Жуюй, спокойно наблюдая за ним. – Если тебе от этого полегчает – давай.

– Что давай?

– У тебя такое лицо, словно хочешь меня стукнуть.

У Бояна защемило в груди. Где бы они ни встречались в жизни – это все та же несокрушимая Жуюй. Не была ли его школьная любовь к ней желанием ослабить ее, сделать так, чтобы она нуждалась в нем? Его теперешнее желание причинить ей боль – это что, единственный доступный ему способ любить ее?

– Я не бью женщин, – проговорил он.

– А может быть, убить меня хочешь, – сказала Жуюй. – Что ж, это тоже можно понять.

– С чего бы мне хотеть твоей смерти?

– Это способ меня сломать, – сказала она. – Способов не так много. Будь я по-настоящему убийцей – нет, я не оправдываю себя никоим образом, но говорю абсолютно честно: с Шаоай это отчасти была случайность из-за моей нерешительности, – будь я по-настоящему убийцей, я бы выискала кого-нибудь вроде меня. Шаоай была не тот человек. Да, я презирала ее, и мне было ее жалко, но ты должен понимать: ни то, ни другое – еще не причина, чтобы убить человека.

– Ты хочешь сказать, что замышляла самоубийство? Ты использовала это тогда как отмазку.

– Можешь назвать это ложью. Я никогда не была склонна к самоубийству. Это либо есть в тебе, либо нет, – сказала Жуюй. – Во мне нет. Я одно хочу сказать: я действовала бы куда жестче, если бы нашла кого-нибудь вроде меня.

– Ты нашла хоть раз такого человека?

– Люди, как правило, добрее, чем я, – сказала Жуюй.

– Тебя никогда совесть не мучила?

– Из-за чего?

– Из-за Шаоай, – ответил Боян.

И из-за Можань, и из-за него самого, из-за всех, по кому это ударило.

– Я хотела одного: чтобы ко мне не лезли. Если я приготовила ядовитое питье и оставила на своем письменном столе – не лезьте, это мое дело, – сказала Жуюй. – Шаоай, как и очень многие, не умела не лезть в чужие дела, и в этом была ее проблема.

– Да, она могла быть бесцеремонной. Могла вести себя не по-дружески. Но разве этого достаточно, чтобы претерпеть такие страдания?

Жуюй помолчала.

– Это, скажу так, было ее невезение.

– В тебе есть сердце? Ты способна испытывать сожаление?

– Назови мне хоть одного человека, которому было бы лучше, имей я сердце.

Боян всмотрелся в Жуюй. Ее взгляд, ясный, искренний, без малейшей враждебности, мог быть взглядом самого невинного из людей.

– Тебе было бы легче, если бы я солгала, что испытываю некоторое сожаление? – мягко спросила Жуюй.

– Не знаю.

– Так я и думала, – сказала Жуюй. – Нет, ничего нельзя изменить. Ты предложил мне зайти к Тете. Думаешь, мой визит даст ей что-нибудь хорошее? Вряд ли. Чего люди заслуживают – это спокойствия, а я, боюсь, могу только лишать их его.

– Тогда зачем ты вернулась и нашла меня? Я не заслуживаю спокойствия?

– А ты бы предпочел, чтобы я не приезжала? – Голос Жуюй стал тише. – Ты уже обрел спокойствие? Я нарушила его своим приездом?

Боян покачал головой. Спокойствие, он знал, было последним, чего ему хотелось сейчас.

19

– Хорошая история, Можань, – сказал Йозеф.

– Но?

Он вздохнул.

– Очень хорошая история, – сказал он. – Романтическая. Меланхолическая. Но это не подлинная история.

Они сидели на скамейке у озера. Аномальное потепление сбило с толку все деревья и прочую растительность, и начали распускаться бутоны. Погодите, еще снег будет, предостерегали люди друг друга, как будто им нужно было, еще не расставшись с надеждой, напоминать себе, что она долго не проживет. Но нарциссы и тюльпаны не внимали предостережениям. Нет смысла ждать, нет неподходящих моментов.

– Разве это важно? – спросила Можань.

Она рассказала Йозефу про Грацию, про ее детство в Италии, про ее холодную смерть – слишком раннюю, слишком тихую – в Швейцарии. Ей нравилось описывать Йозефу подробности: кукол, которых смастерила для Грации няня; лицо ее гувернантки-француженки, маленькое и в форме сердца; музыканта-немца, приходившего в дом учить ее на пианино и заканчивавшего каждый визит глубоким поклоном. В последующие дни и недели она расскажет Йозефу и другие истории: про парижского сапожника, про баварского пастуха, про русскую служанку, которая едет в карете со своей госпожой в Баден-Баден.

– Мне нравятся эти истории, – сказала она.

– Мне тоже, но мне понравилось бы еще больше, если бы ты рассказала мне кое-что другое.

– Что?

– То, чего я о тебе не знаю. Про твоих родителей, например. Про твои путешествия с ними.