Читать книгу "Гиляровский - Алексей Митрофанов"

— Для удостоверения личности!

— Полминуты! Ни секундой больше! Иначе штраф, — помнит начальник станции и строго блюдет расписание.

А что делать пассажиру в полуминутную остановку? Как выйти из вагона?

Если еще при этом впереди вас стоит на площадке вагона почтенная старушка на костылях или весь коридор впереди перед вами займет купчиха пудов на одиннадцать весом, да еще с двумя кульками и чемоданом?»

Впрочем, перед самим Гиляровским не стояла такая проблема. Он, в крайнем случае, окно бы высадил и вылез вовремя и в нужном месте.

* * *

Конечно, и в быту Владимир Алексеевич был более чем необычен. Николай Морозов вспоминал: «Свой стиль у него был в работе, по-своему, не как все, он и отдыхал.

Уезжал он неожиданно. Уйдет, бывало, после обеда из дома и не вернется. Вечер — его нет, ночь — его нет. А на другой день приходит открытка: оказывается, он встретил в Москве закадычных друзей с Кавказа и с ними уехал в солнечную Грузию отведать доброго кавказского вина, какого в Москве не сыщешь. Конечно, можно было бы пообещать друзьям приехать в другое время. Но у него на этот счет было свое правило: если не сейчас, то никогда. И он уезжал.

Летом в Столешниках мы часто были с ним вдвоем. У нас у каждого был свой ключ. Прихожу однажды домой и вижу у себя на столе записку: «Сегодня уеду из Москвы, блюди мой дом. Твой В. Гиляй». Пишу на этом листе шутливые вирши:

Я готов блюсти ваш дом И всем горжусь этим признаться, Что быть могу секретарем и псом, Где лаять, а где и объясняться.

Проходит день, два — его все нет. На третий день вижу на столе приписку на том же листе:

Друг, Николай, Ты зря не лай, И псом не будь, А не забудь — Мой дом блюди И в нем в тиши Стихи пиши.

Значит, он вернулся в Москву, отметился и снова умчался в неизвестном направлении.

Нередко он выезжал на отдых в Петербург, где встречался с друзьями-литераторами. Но отдых у него, как и работа, проходил в непрерывном движении. Нет того, чтобы где-то уютно присесть в кресле с книгой или удобно протянуться на диване с газетой, пройтись по набережной, полюбоваться природой. Он везде непоседа, на отдыхе тоже мчится на всех парах, без остановки, мелькает с места на место.

В поездках по городу он любил в пролетку извозчика вскочить на ходу и на ходу соскочить. На вопрос извозчика: «Куда ехать?» никогда не ответит, а вспылит: «На Кудыкину гору! Валяй прямо!» И извозчик ехал прямо. Через некоторое время новая команда: «Поворачивай налево», «Направо», и тот ехал, как приказывали. А когда седок выскочит из пролетки у какого-нибудь подъезда, на ходу, тогда извозчик может заключить: «Значит, приехали»».

Но все эти выходки прощались нашему герою. Очень уж он был мил и обаятелен (хотя эксплуатировал нещадно эти свои качества).

* * *

В 1913 году Владимир Гиляровский получил от Ильи Репина стихотворение в подарок:

Ось, чуете? — Москва гуде: Казак Гиляй гуляе, Матнею юлыцю мете, Метелицю вздымае. Словцы крылатии мета И с ядом, и с риготом, В весели верши заплета: кого щадить, Кого пыта, кого доймае потом. Вин характерник не спроста… Як Бульбу дядька знають. Шантують, поважають вси До себе зазывають.

Самое интересное, что все это было недалеко от истины. С годами наш герой полюбил носить удобные и колоритные костюмы запорожских казаков, а уж с известностью проблем и вовсе не существовало.

* * *

Кстати, в 1914 году на выставке «Современное искусство» был вывешен портрет «короля репортеров» работы Александра Герасимова. Можно сказать, что наш Гиляровский тогда уже был признанным классиком. Художник А. А. Рылов вспоминал о том, как познакомился с нашим героем в том же 1914 году: «Я выставил в 1914 году „Лебедей над Камой“ и был очень доволен отведенным местом. Когда я пришел на выставку, то публики было уже полно. Едва прошел я „за кулисы“ — так называлась у нас комната Бычкова (художника В. П. Бычкова. — А.М.), — так на столе кипит самовар, разложены закуски. Кроме Вячеслава Павловича и кое-кого из художников, сидел какой-то старик с запорожскими усами, в поддевке и высоких сапогах. На столе лежала его шапка из серого барашка. Я принял незнакомца за охотника-борзятника, какие встречаются на картинах Петра Соколова. Бычков представил меня старику, тот протянул руку и крепко потряс: «Так эти лебеди твои? Это ты 'Зеленый шум' написал? Вот тебе мои стихи на память». — И он дал мне бумажку. Он оказался известным писателем и поэтом В. Гиляровским. Вот что было на бумажке:

Камою желтою лебеди белые Тянутся к северу, в тундры холодные, Мчатся красивые, гордые, смелые, Вечно могучие, вечно свободные, С жаркого юга, лучами спаленного, К озеру в тень под березы плакучие Манят их радости «шума зеленого» Свежестью, бодростью, силой могучею».

Все-таки «борзятник» — это сильно. И, пожалуй, лестно.

* * *

Тот же А. Герасимов писал: «Однажды я пришел к В. А. Гиляровскому домой в Столешников переулок. Проходя по коридору в кабинет к Владимиру Алексеевичу, увидел довольно много небольших картин, приставленных к стене. Повернув одну из них, я увидел этюд, разглядывая следующие, я все больше и больше удивлялся. Этюды были один другого слабее.

— Смотришь? — спросил Владимир Алексеевич, открывая дверь комнаты.

Недоумение мое было настолько велико, что, забыв все на свете, я ответил ему вопросом:

— Кто же это, Владимир Алексеевич, дарит вам?

— Никто, сам покупаю, — ответил он.

— Сами? — удивился я. — А зачем? Работы слабые.

— Эх ты, голова садовая! Хорошие-то всякий купит, а ты вот слабые купи.

— Да зачем же? — не унимался я.

— А затем, что так денег дать вашему брату, художнику, нельзя, обидится, а купить этюд — дело другое. И хлеб есть, и дух поднят. Раз покупают, скажет он себе, значит, нравится, значит, умею я работать. Глядишь, больше стал трудиться, повеселел, и впрямь дело пошло лучше. Понял?»

Покупал же наш герой эти работы на ученических выставках Училища живописи, ваяния и зодчества — довольно любопытном, но, увы, забытом феномене дореволюционной культурной жизни.

Владимир Алексеевич писал: «Я люблю ученические выставки за их свежесть, за юношеские порывы, являющиеся иногда приятными сюрпризами, что не всегда можно найти на больших выставках, где каждое место на стене принадлежит известному художнику, который повторяет свое прошлое „я“ в легком варианте. А здесь между учениками нет-нет да и вынырнет новый порыв творчества, если автор его сумеет вложить свою душу в грамотные формы — результат упорного труда».