Читать книгу "Тайны ветра. Книга 1. Маяк чудес - Нелли Мартова"

Напоследок еще раз проверила визитку Софьи. Подобрала одно к другому цветные стеклышки, пока они не сложились в цветок с прозрачными лепестками. Подождала пару минут – стекло оставалось бесцветным. Визитка не отзывалась, и Софья не в Меркабуре. Дио мио, где же ты, самая чувствительная скрапбукерша в мире, и что ты сейчас чувствуешь?

Спустя две минуты передо мной лежала кипа разноцветных клочков бумаги. Можно было бы сжечь все это прямо здесь, но воспоминания о двух пожарах были еще слишком сильны в моей памяти. Я проверила сумочку – больше ничего, ни одного следа, по которому можно было бы меня найти. Но перед тем, как отправлю Аркадия избавиться от всего этого, у меня есть к нему один вопрос.

– Аркадий! У вас есть дома ножницы?

– Конечно!

– Несите.

Он уже облачился в свои джинсы цвета «мы пролежали в пустыне сто лет», очень аккуратно уложил волосы и надушился. Запах его туалетной воды мог бы быть приятным, если бы не смешивался с селедочным. Честно говоря, в майке и трусах он выглядел более гармонично, а теперь в нем снова чувствовался диссонанс. По вечно красному лицу Аркадия, а тем более по его поведению совершенно невозможно было понять, как много он успел выпить.

Он притащил очень старые советские ножницы – страшные, кондовые, с крашенными суровой зеленой краской ручками и ржавым болтом посредине. Если бы меня попросили назвать самые антискрапбукерские ножницы из всех, какие мне доводилось видеть, я бы, не задумываясь, ткнула именно в эти. «По крайней мере их можно сдать в металлолом», – вставила Аллегра.

– Оооо, – только и нашлась что сказать я. – А еще какие-нибудь есть?

– Нет, – покачал он головой. – Больше никаких.

– Простите, а чем же вы ногти стрижете? – спросила я.

– Ну… – Он покраснел и посмотрел на свои ногти. – Ими и стригу.

Я вытянула шею и тоже взглянула на его руки. Аркадий поспешно спрятал их за спину, но того, что я успела заметить, мне хватило, чтобы понять: по крайней мере насчет этого он не врет.

– Аркадий, вы когда-нибудь слышали о v.s. скрапбукинге?

– Рокабилли слышал, ритм-энд-блюз слышал, буги-вуги слышал, хард-боп слышал, скрапбукинга никогда не слышал. А кто это играет?

– Вы пробовали когда-нибудь сделать открытку?

– Знаете, как-то в голову не приходило. Разве что в первом классе, для мамы, к Восьмому марта…

– Так, и что сказала ваша мама?

– Я сейчас точно не помню. Простите, но на нашей планете память у людей не отличается совершенством. Кажется, она сказала: «Спасибо, Аркаша», – и чмокнула меня в макушку. Я бы спросил у нее, но моя матушка, царствие ей небесное, уже пять лет как на том свете.

От слов «на Том Свете» я вздрогнула и тут же напомнила себе, что никто, кроме меня, не называет так Меркабур.

– А фотоальбом? Вы служили в армии? Дембельский альбом делали?

Аркадий снова покраснел и принялся теребить манжет на рукаве, как школьник, не выучивший урок. От этой привычки у него, что ли, манжеты на соплях держатся? «По крайней мере ногти не грызет», – порадовалась Аллегра.

– Мне стыдно признаться, но от армии я откосил. Я человек неколлективный, в большом обществе не приживаюсь, и в казарме бы жить не смог. Меня признали негодным по психическому заболеванию.

Кристофоро Коломбо, час от часу не легче!

– Но вы не волнуйтесь, это было не настоящее заболевание. Я с детства отличался артистическими способностями и немножко кое-что изобразил. А что, вам обязательно нужен помощник, отслуживший в армии?

– Значит, ничего, кроме собственных ногтей, вы в жизни не стригли и не вырезали? – Я не обратила внимания на его вопрос.

Аркадий стал совершенно пунцовым и, понизив голос, признался, что еще сам стрижет себе волосы, для экономии. Но это только последние три года, а раньше вообще не стриг, а собирал в хвостик. Я тяжело вздохнула. Вот как узнать, правду он говорит или нет? И как пробрался сквозь Меркабур, если не скрапер?

Софья умеет чувствовать вранье, как барометр – атмосферное давление. Это связано с ее предназначением, специализацией. Я много раз просила ее сделать открытку наподобие детектора лжи – для Софьи это все равно, что пуговицу пришить, но она упорно отказывалась, говорила, что от этого в жизни только меньше радости. Ха! Нашла кому это сказать. Даже если я буду висеть вверх ногами над костром в окружении племени людоедов, пускающих слюнки, Аллегра найдет способ заставить меня испытывать радость. Скажет, что, по крайней мере, у кого-то скоро будет вкусный ужин.

Я затребовала у Аркадия мусорные мешки. Он принес два изношенных пакета, вроде тех, в которые бомжи бутылки собирают. В один из них я сложила все до единого клочки и бросила туда же коробок спичек, обнаруженный на кухне. В другой полетели остатки селедки и содержимое мусорного ведра.

– Значит, так. Вот этот пакет с селедкой выкинете на помойку, а потом сядете в автобус любого маршрута, проедете десять остановок…

– А у нас тут через три остановки – конечная, – перебил меня Аркадий.

– Значит, направитесь в другую сторону. Через десять остановок выйдете, найдете укромное местечко и вот это все там сожжете до последнего клочка бумаги. Поняли?

– Понял.

– Только пакеты не перепутайте! Селедку – выкинуть, бумагу – сжечь.

– А можно сначала один вопрос?

Кристофоро Коломбо, если он опять начнет расспрашивать про инопланетный секс, я ему прямо сейчас его покажу, причем в самой извращенной форме. Так покажу, чтобы он никогда больше не интересовался!

– Скажите, а что это был за призрак оперы? Тоже одна из ваших?

«Призрак оперы»? О чем он? Я сразу вспомнила ангельский контр-тенор в открытке, но Аркадий не мог его слышать.

– Я имею в виду ту прелестно одетую девушку, которая так ловко обращалась со шваброй.

– А вы мне обещаете, что никогда не будете пытаться пообщаться с ней и расспросить о наших тайных делах?

– Торжественно клянусь своим роялем. – Он театральным жестом склонил голову и положил обе руки на черную лаковую крышку, как на Библию.

– Да, она одна из наших. – По крайней мере тут я не врала.

«Он такой умный и такой чуткий! Сразу догадался!» – щебетала Аллегра.

– Ну я пошел.

– Не перепутайте: селедку – в мусор, бумагу – сжечь! – еще раз повторила я и захлопнула за ним дверь.

Когда Аркадий ушел, на меня навалилась такая усталость, словно я целый день бежала марафон и на ходу разгадывала кроссворд, и оба они были бесконечными – и беговая трасса, и переплетение пустых клеточек с неугаданными словами.

С трудом разобравшись с колонкой, я приняла ванну на заросшей зеленью кухне, потом нашла в шкафу пачку ветхого, но чистого белья, постелила себе на диване и сунула под подушку свои ножницы в чехле. Вместо ночнушки надела белую рубашку, протертую на локтях до прозрачности и пахнущую стиральным порошком, которая очень кстати обнаружилась в шкафу, и улеглась в постель, ни в малейшей степени не заботясь о том, где будет спать хозяин дивана. Раскладушку я отволокла на кухню – пусть Аркадий сам на ней спит, в конце концов, ради моей инопланетной миссии потерпит. «Ага, пусть будет уверен, что в следующей жизни инопланетяне выделят ему лучшую кровать», – последнее, что я услышала от Аллегры перед тем, как провалиться в тяжелый сон.