Читать книгу "Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур"

На секунду Феликс подумал, не зайти ли ему к Шуманам. Роберт и Клара — его старые друзья. Они будут рады его видеть и непременно пригласят к обеду. Было бы приятно снова побыть в доме, посидеть у камина. Но они стали бы задавать вопросы о Сесиль, о детях. Ему не хотелось говорить о них. Он делал всё, что мог, чтобы не думать о них...

Долгое время Феликс бродил по Сейдницерштрассе, останавливаясь перед витринами магазинов и глядя на разложенные в них товары. Неожиданно он оказался перед рестораном. Он вошёл, сел за угловой стол в дальнем углу зала. Не спеша заказал обед, внимательно изучая меню, обсуждая с официантом различные блюда.

— А теперь пришлите мне официанта по винам, — сказал он.

С этим официантом Феликс погрузился в долгую и со знанием дела дискуссию о винах, споря об их букете, распространяясь о сравнительных достоинствах французских и немецких напитков. Долгое время он колебался между редким старым «Вувреем» и превосходным «Сент-Эмильоном». Он едва притронулся к еде, но между блюдами болтал с официантом, стариком с терпеливыми и умными глазами. Тот отвечал с готовностью. Он видел многих вроде Феликса — одиноких мужчин, которые болтали с официантами, чтобы обмануть своё одиночество. Обычно они были благодарны и давали хорошие чаевые.

Феликс изрядно выпил, и это немного помогло. Голова приятно закружилась. Он почувствовал себя легко и даже приподнято. Он залпом допил бокал и про себя усмехнулся. Да, вино здорово помогает. Теперь Феликс совсем не чувствовал себя одиноким. Дрезден — прекрасный город. После обеда он пойдёт в какой-нибудь театр, вроде театра Фридриха, где пела Анна Скрумпнагель. И вообще в Дрездене много хорошеньких девушек. Одна из них захочет — конечно, за несколько талеров — помочь ему отпраздновать его первую ночь свободы...

Беда с вином заключается в том, что оно ослабляет самоконтроль. Оно спускает с поводка всевозможные мысли, от которых хотелось бы избавиться. Сесиль, например. Если и был в мире человек, о котором Феликсу не хотелось думать, так это была Сесиль, j3o вот что делает вино: оно навязывает мозгу какие-то образы, и вы не можете от них отделаться. Вроде той акварели, которую Сесиль повесила в спальне, — гора со снежной шапкой, отражающаяся в озере. Он не мог не смотреть на эту проклятую картину. Она всегда была перед ним...

Сесиль... Это случилось тогда, когда Доссенбахи ушли и Сесиль вернулась в столовую. Она сказала: «Как ты мог?» — практически выплюнула эти слова ему в лицо. И позднее, когда они кричали друг на друга, она очень хорошо держалась. У неё был характер, у Сесиль. В ней была сила. И страсть. Но всё это было выхолощено maman, которая упорно хотела сделать из неё подлинную леди. Однако вчера вечером она не была леди, она дрожала от гнева и была так красива, что ему хотелось схватить её и целовать до тех пор, пока у неё не перехватило бы дыхание.

Официант убрал тарелку и через минуту вернулся с кофейным подносом. Он умело наполнил маленькую чашку.

— Это всё, сэр?

— Принесите мне коньяку. Как можно пить кофе без коньяка?

— Хорошо, сэр.

Через мгновенье официант появился снова. Феликс наблюдал за тем, как он наливал коньяк.

— Скажите, вы женаты?

— Да, сэр. Двадцать семь лет.

— Брак — огромная проблема, вы так не думаете? Огромная... — У него начал заплетаться язык. — Ужасно трудная.

— Вы правы, сэр. Но это всё же лучше, чем жить одному.

Феликс отпустил его нетерпеливым взмахом руки.

Этот официант — осёл. Не знает, что говорит. Одному жить совсем не проблема. Если есть деньги, то это непрерывный восторг. Никакой ответственности, никакой жены, упрекающей своими глазами. Завтрак в постель. И целый вагон и маленькая тележка женщин... Он бы доказал Сесиль, как ему было бы весело, если бы он жил один. Она бы пожалела, что потеряла — и целиком по своей вине — лучшего мужа на свете. Он бы ей показал...

А пока что его жена находится на пути во Франкфурт с Катрин и детьми. Они, наверное, взяли экипаж, потому что она боится поездов. Как большинство женщин. Враги прогресса. Считают локомотивы изобретением дьявола... Сейчас она была бы уже дома. Вместо этого небось торчит в какой-нибудь гостинице. Дети уже, должно быть, уложены в постель и спят. Возможно, они спрашивали о нём: почему папы нет с ними, когда он вернётся...

Он почувствовал, как к горлу подступило рыдание, проглотил свой коньяк и спросил чек. Заплатил, оставил очень большие чаевые официанту и вышел на улицу.

Ночь оказалась холодной, и Феликс дрожал в своей накидке. Он подумал было вернуться в отель, но знал, что не уснёт. Некоторое время он бесцельно бродил по узким, плохо освещённым улицам Альтштадта. Дважды к нему приставали одинокие женщины, которые пытались взять его под руку. Он мягко освобождался, давал им по талеру и уходил. Он чувствовал себя усталым, но его ум не дремал. Эйфория, которую он испытывал в ресторане, прошла. Он трезвел. Внезапно сознание того, что Мария в Дрездене, всего в нескольких сотнях ярдов от него, настолько поразило его, что он остановился посреди пустынной улицы, прислушиваясь к стуку своего сердца. Она здесь. Он мог увидеть её. Не разговаривать, конечно, просто увидеть. Возможно, он никогда больше с ней не встретится. Нет ничего плохого в том, чтобы взглянуть на неё. В конце концов, они были любовниками...

Его уже мучила мысль о том, что он, возможно, опоздал, что она уже ушла из театра. Почти бегом он бросился на Театральную площадь. Спектакль окончился, но люди ещё выходили из театра. Последние экипажи откатывали от него. Она ещё не могла уйти. Феликс осторожно обошёл здание. Люди ждали в узкой аллее, ведущей ко входу на сцену. Он присоединился к ним, держась на заднем плане.

Дверь долгое время оставалась закрытой. Затем резко открылась — и Феликс увидел Марию.

Она была вся в белом — какой-то топорщащийся материал, который он не мог определить. Мгновенье она стояла в освещённом дверном проёме, буквально сверкая бриллиантами, подобно азиатскому идолу. Она нетерпеливо поворачивала голову, словно ожидая кого-то, и действительно появился какой-то человек — высокий, светловолосый, в белой накидке на шёлковой подкладке. Она взяла его под руку и стала пересекать аллею, улыбаясь, кивая головой, махая рукой своим поклонникам, как они и ожидали от неё.

Мария прошла всего в нескольких метрах от него, и Феликс отчётливо разглядел её лицо. Она не изменилась. Её волосы всё ещё были расчёсаны на пробор и уложены в низкий пучок на шее. Он слышал её голос, когда она сказала несколько слов своему сопровождающему, и он поймал взгляд её ясных глаз. С бьющимся сердцем он наблюдал за тем, как она исчезла в закрытом экипаже. Её рука в белой перчатке ещё раз помахала собравшимся из окна. Затем она уехала. Толпа молча рассеялась и растворилась в ночи. Спустя минуту из двери на сцену вышел какой-то старик, опустил фонарь и потушил его. Аллея погрузилась во мрак. Феликс медленно пошёл прочь.

Феликс бродил наугад по опустевшему городу. На душе у него было холодно и горько. Теперь он жалел, что увидел её, и ругал себя. Конечно, у неё был любовник. А он чего ждал? Он сказал себе, что ему всё равно, и нашёл невесёлое утешение в том, что начал бранить её. Она всего лишь сучка, у которой случайно оказался великолепный голос. Вот и всё. Она не способна любить. Она жадная. У неё нет вкуса. Эти бриллианты! Очень похоже на неё — нарядиться, как новогодняя ёлка... Это типично для неё — такая вульгарная демонстрация богатства. Вроде этих кокоток, укутанных в соболя, норку и горностай и носивших позор на своих плечах.