Читать книгу "29 отравленных принцев - Татьяна Степанова"

Он выкрикнул это яростно и… осекся. Он осознал внезапно, что совсем ускользнуло в запальчивости спор из его памяти — на этот раз перед ним не просители и не адвокаты его бывшей жены, а представители совершенно иной организации.

— Да, — веско сказал после паузы Лесоповалов, — да уж… Между прочим, мы забыли вас предупредить — наш разговор записывается, — он отогнул полу пиджака и продемонстрировал Гусарову диктофон во внутреннем кармане. — Тогда еще один вопрос в прямой связи с только что услышанной нами новой угрозой в адрес вашей бывшей жены: вам, как химику по образованию, такой препарат, как таллиум сульфат, знаком?

— Вот что, я передумал, — хрипло сказал Гусаров после довольно продолжительного молчания. — Насчет адвоката. Я хочу, чтобы он все же был. От моей жены можно ждать чего угодно, любой подлости. Я ни в чем не виноват, но чувствую, что так будет для меня лучше.

— Возможно, — сказал Колосов. — Вас сегодня вызывает следователь. Не беспокойтесь, мы сами вас к нему доставим. Позаботьтесь, чтобы ваш адвокат прибыл туда следом за вами. И мой вам совет — не стоит в ближайшие дни снова неожиданно уезжать за границу. Это уже не выход для вас. Мы подождем в машине, пока вы оденетесь.

Глава 31КОЛЬЦО, ЗВОНОК И БЕЛОСНЕЖКА

В разгар обеденного часа, когда в ресторане «Аль-Магриб» действовали постоянные скидки на все меню, на кухню по громкоговорящей связи поступило сразу десять заказов на хариру — знаменитый марокканский суп. В «Аль-Магриб» прибыл автобус с немецкими туристами. Они осматривали достопримечательности Москвы от Кремля до ближней дачи Сталина в Кунцеве, затем закатились на Воробьевы горы, а оттуда, нагуляв аппетит, отправились обедать. Гид группы — старый знакомый Потехиной — предложил немцам посетить «уникальный и неповторимый оазис Востока в сердце русской столицы» и доставил всю группу прямехонько в ресторан. Он делал это постоянно, получая от Потехиной за каждого; потенциального клиента хорошие комиссионные. Немцы, как давно уже успел заметить шеф-повар Поляков, всегда заказывали первое. А харира была среди первых блюд истинной жемчужиной.

На кухне в огромной никелированной кастрюле на плите варился бульон из бараньих костей, в сотейнике в оливковом масле томился помидорно-чесночный соус, тут же на сковороде на топленом масле обжаривались нежнейшие фрикадельки из свежего бараньего фарша.

Поляков готовил сосредоточенно и быстро. Заказ в десять порций был выгоден. В соседнем, кондитерском, цехе тоже кипела работа — немецкие туристы были большими любителями восточных сладостей на десерт. В кондитерском цехе орудовал повар Сайко. Он успевал повсюду — раскатывал на доске тончайшие пласты теста для бстеллы, следил за уваривавшимся на плитке ананасовым джемом, взбивал в миксере фисташковую пасту для начинки.

Поляков мелко рубил на разделочной доске зелень сельдерея и мяты для хариры, прислушиваясь к тому, что творится за перегородкой, — Сайко уже занялся приготовлением миндально-масляной основы для пирожных, и Поляков слышал, как он, наверное, в сотый рассказывает заходившим на кухню официантам о том, какое, древнее и знаменитое по всему Маргибу блюдо — эти миндальные пирожные и что зовут их в Марокко испокон веков «Двадцать девять принцев», на что есть веем странная и вместе с тем достоверная с исторической точки зрения причина. Официанты слушали Сайко молча и внимательно, и выражение их лиц, особенно в свете последних событий, потрясших «Аль-Магриб», очень нравилось Полякову. На столе Потехиной, как ему б известно, и так уже лежало целых три заявления с требованиями расчета и выдачи трудовых книжек.

А Сайко что-то слишком часто возвращался к истории об отравленных миндальными пирожными принцах, это смахивало на какую-то навязчивую идею и силы давило на психику всем. Потому что с некоторых пор в «Аль-Магрибе» все стали очень нервно реагировать на слово «отравление».

Поляков уже заправил почти готовую хариру специями, когда услышал, как за перегородкой кто-то резко и грубо приказал Сайко прекратить отвлекать разной чепухой персонал в разгар работы. Приказывала Потехина. Потом она заглянула и во владения Полякова. За эти печальные дни Потехина переменилась. Известие о смерти Мохова, обрушившееся на «Аль-Магриб», точно горная лавина, оставило на ее лице следы — веки припухли от слез, и под глазами легли темные тени. Поляков видел, что Потехина страдает и, как и все они, терзается подозрениями и страхом. Он готов был на все, чтобы успокоить и утешить ее, но Потехина с просьбами пожалеть к нему, своему старому другу, не обращалась. В эти дни они с Поляковым виделись лишь мельком, а разговаривали, пожалуй, впервые.

— Здравствуй, Ваня, — сказала Потехина. И по тому, как она произнесла его имя, Поляков решил, что его старая подруга все же не выдержала своего одиночества и пришла чем-то с ним поделиться. — Ваня, ты очень сейчас занят?

— Десять заказов на первое. Через пять минут будет готово, можно подавать, — ответил Поляков.

Потехина с тоской оглядела кухню.

— Тебе нужно тут поставить новый кондиционер, — сказала она, — как ты работаешь в таком аду… В следующем месяце можно будет купить и установить… У меня просьба к тебе, Ваня.

— Я слушаю. — Поляков начал разливать горячую хариру в порционные супницы, бросая в каждую щепотку рубленой мяты.

— Завтра у сына игра, матч товарищеский. Он мне звонил — это в.Раменском на стадионе… Игру почему-то перенесли на завтра. Сын просил меня приехать. Поболеть. А я никакие могу, столько дел навалилось. Я, боюсь, не успею… Ты не мог бы завтра хотя бы к концу второго тайма подъехать туда? Посмотреть, как и что? Я сыну небольшой подарок приготовила, он просил купить разную ерунду для мотоцикла… Ты не передашь?

— Конечно, съезжу, передам, поболею за него, у меня завтра все равно выходной, — сказал Поляков, — о чем разговор, Маша?

Он ждал, что она уйдет. Но Потехина медлила. На ее лице было какое-то странное выражение — смесь беспокойства и смущения, точно она хотела еще что-то сказать, но не отваживалась. Внезапно она шагнула к Полякову и отняла у него половник, которым он разливал ха-риру в супницы.

— Я сама разолью, а ты иди… там у ресторана тебя ждут, — сказала она, — догадайся, кто. Я уже полчаса за ней в окно наблюдаю. Иди, ну же… А то опоздаешь, увезут…

Поляков вышел из кухни. Сердце его, о существовании которого он в эти дни старался даже не вспоминать, глухо и сильно било в грудь. Поляков не ожидал, что это случится с ним снова и вот так — оглушительно и внезапно. Точно удар. Он пересек заполненный клиентами обеденный зал. Не слыша ничего, кроме сердца, — ни громкой гортанной немецкой речи, ни журчания фонтана, ни воркования голубей в клетке под потолком.

На улице его ослепило солнце. Оно стояло в самом зените, отражаясь в мутной, теплой Москве-реке. На асфальте лежал толстый слой пыли и валялись конфетные обертки из разоренной воробьями урны. А среди этой пыли и конфетного мусора на самом солнцепеке стояла Сашенька Маслова.

Поляков увидел ее и почувствовал, что сердце его вот-вот вырвется из груди на свободу — оборвет все вены и аорты и либо улетит в небо, либо ударится о мостовую. Все повторялось, черт возьми, все повторялось в этой жизни — времена года, лето, зима, весна, мартовский ветер на набережной, августовская пыль…