Читать книгу "Пейзаж с чудовищем - Татьяна Степанова"

Глава 47

Маленький аякс и взрослые

Маленький Аякс вышел из комы в шесть утра на следующий день после того, как…

В общем, после того, как все окончательно закончилось.

Он открыл глаза и сначала увидел просто свет, потом радугу света. Затем что-то запищало над головой – это среагировал аппарат, считывающий жизненные показатели. Потом все стало белым, и появился – нечетко, призрачно – незнакомый дедушка в белом халате. То был врач – светило НИИ детской хирургии. В реанимации все засуетились: очнулся, очнулся!

Маленькому Аяксу показалось, что он просто проснулся после долгого сна. Он не помнил ничего плохого, что с ним случилось. Только вот сны были какие-то странные. И в горле что-то сипело при каждом вдохе. После операции на гортани в горло малышу вставили трубку, и она пока еще оставалась на месте.

Маленький Аякс пошевелил ручкой. Врач-светило тут же проверил реакцию – провел рукояткой молоточка по тыльной стороне этой крохотной детской ручки, коснулся ладошки. И пальчики затрепетали от щекотки, слабо сомкнулись, стараясь ухватить рукоятку.

Поймал, поймал!

Катя узнала эту новость от полковника Гущина, звонившего в НИИ детской хирургии. Извещая, что «малец очнулся», полковник Гущин как-то странно помаргивал, словно в глаз ему что-то попало, и он стеснялся при Кате вытереть набежавшую слезу – ну, конечно же, следствие невидимой соринки.

Короче, идиллия… Полковник Гущин «как-то весь просто офонарел», как он сам признавался, после известий о финале истории в доме-дворце. Катя не хотела его особо донимать или досаждать ему в такой деликатный момент профессионального самобичевания.

Криминалистическая экспертиза обнаружила на резиновых перчатках внутри следы ДНК Миши Касаткина. А снаружи следы ДНК малолетнего Аякса Санина, фрагменты его слюны. На мешке для обуви экспертиза обнаружила следы талька от резиновых перчаток.

– Касаткин сказал, что сначала хотел надеть на голову малышу мешок из-под обуви и удавить его тесемками, – рассказывал Гущину и Кате следователь, который в присутствии педагога допрашивал несовершеннолетнего. – Но когда ночью пришел в детскую, он побоялся разбудить малыша – голова его утонула в подушке, и надеть мешок на голову было затруднительно. Тогда он руками в перчатках схватил его за лицо, зажимая рот и нос, удушая таким способом. Но малыш проснулся, кричать он не мог, но крутил головой, еще не понимая со сна, что происходит. И Миша Касаткин, боясь, что вот-вот он вырвется, схватил подушку и накрыл его ею, предварительно накрыв верх подушки мешком для обуви, чтобы не оставлять следов, когда всем телом наваливался на эту подушку. Но, видимо, в тот момент, когда он разжал хватку рук в перчатках и потянулся за этой самой подушкой, маленькому Аяксу удалось повернуть голову. Это его и спасло от асфиксии. Он отделался переломами. Душитель – непрофессионал, к тому же сам двенадцатилетний ребенок.

– Если бы у нас на момент осмотра был труп мальчика, – невесело возразил на это полковник Гущин, – то эксперты сразу бы обнаружили следы талька от резиновых перчаток на коже малыша – на щеках и вкруг губ, след хватки душителя. А мальчик подавал признаки жизни. Больница, вертолет, клиника – там сразу на операционный стол. Эксперты его не осматривали, да и не могли осмотреть в такой ситуации. Поэтому с картиной механизма убийства мы на тот момент ошиблись, решили, что душитель использовал лишь подушку.

Полковник Гущин словно утешал сам себя.

А Катя думала – много и часто об этих детях. И о маленьком, и о том, кто постарше.

Миша Касаткин, строго, беспощадно судивший взрослых за их поступки и слабости… Свою ненависть и злость он выместил на самом маленьком и беззащитном.

Она вспомнила свой вопрос: ну вот мы поймаем убийцу – и что с ним сделаем?

Что мы, взрослые, с ним сделаем?

Она думала о том, какие чувства сейчас испытывает Феликс. Сожалеет ли он о том, что спас Мишу Касаткина?

А что пришлось пережить Сережке Мещерскому?

И еще она думала о том, что… все-таки и в самом конце от нее скрыта какая-то часть этой истории. Возможно, самый изначальный фрагмент. Что считать реальностью, а что не в меру разыгравшейся фантазией? Что было на самом деле, а что мерещилось, когда она падала от усталости и не находила себе места от тревоги?

Кое-что и точно оставалось в тени. В самой глубокой и темной тени из всех теней в палитре художника, чьи картины покинули дом-дворец.

И стоило задать себе вопрос: сколько было картин и сколько чудовищ? Одно из чудовищ прокралось в детскую под покровом ночи, второе явило себя во всем ужасе психоза-синдрома мальчику-убийце на залитом солнцем пляже у водохранилища. Третье чудовище бросилось догонять няню-воровку и задушило ее в лесу, бросив труп в воду. А еще одно, четвертое чудовище в глубокой тайне ото всех в нежном отроческом возрасте в питерском дворе спихнуло пятилетнего мальчика с взмывших вверх качелей, превратив его в пожизненного калеку-горбуна.

А может, все эти чудовища были лишь образом и подобием одного – того самого, которое силой воображения привиделось в горячке художнику Юлиусу фон Клеверу, изобразившему, а затем испугавшемуся своего создания? Разные ипостаси одного великого Зла, которое в свое время ужаснуло и заставило задуматься драматурга, бонвивана и прикольщика Эмиля Ожье, в пылу моды увлекшегося потусторонним, который, по словам его друзей – в том числе и Проспера Мериме, – долго не мог прийти в себя после памятной поездки в Рим осенью такого далекого, почти мифического 1863 года.

И что обо всем этом мог бы сказать юный князь Готлиб Кхевенхюллер, так и не получивший в наследство замок Ландскрон, сгнивший в своем свинцовом гробу в склепе аббатства Сан-Пьетро на Яникульском холме?

Кто знает…

Реальные факты давали свою реальную картину. И это держало воображение в определенных границах. Может, и к лучшему.

Миша Касаткин после больницы находился в спецприемнике для несовершеннолетних преступников. Синяки на его теле от побоев и следы удушения на шее все еще выглядели ужасно, но болей не было. На допросах у следователя он был вял и не слишком разговорчив. Никакого раскаяния он не демонстрировал, при следователе изображал лишь сильный испуг. И порой начинал хныкать.

Но это было лишь маской. Все было лишь маской.

Мальчик очень рационально взвешивал и оценивал свои поступки. Он убедил себя, что совершил две непростительных ошибки, поэтому все вышло не так, как он хотел и спланировал. Первая ошибка была в том, что он не выждал достаточно времени для того, чтобы избавиться от улик – перчаток и мешка. Следовало дождаться, когда из Топи уедет не только полиция, но и проклятые мажоры. Но Мишу все эти дни терзал страх. Он наблюдал, как полицейские неоднократно обыскивали дом, двор. Ему казалось, что они доберутся и до сложенных, никому не нужных зонтов от солнца и заглянут внутрь одного из них, куда он наутро после расправы над «мелким» засунул перчатки и мешок. Миша смотрел много детективов и знал, что на тех вещах, которых он касался, могла остаться его ДНК. Это знает сейчас каждый школьник, тем более такой отличник, как он. Он хотел улучить момент и закопать улики на клумбе под кустами роз. Он пытался сделать это в то утро, когда полиция в большем своем составе покинула дом. Однако патрульные все же остались и торчали во дворе. Миша тогда покрутился возле клумбы и решил сбегать на конюшни – глянуть на лошадей и покормить пони. Как раз в этой части он не лгал ни Гущину, ни Кате, ни следователю. Но только в этой части – относительно прогулки к конюшням.