Читать книгу "Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин"

– Нет никаких больше скелетов! Нет! Нет! – кричу я так, словно «нет» – это единственное слово, которое я знаю. – Я никогда не спрашивал тебя про твои прошлые романы, – тихо бормочу я.

– Правда.

Она едет вверх на возвышенность, на которой стоит мой дом, едет так быстро, как я спускаюсь вниз, словно её злость так испугала Бога, что он изменил законы гравитации.

– То, что произошло между тобой и моей матерью, меня нисколько не волнует, Пируз. Это странно и причудливо. Это шок. Но теперь шок прошёл. Я могу жить с небольшим количеством причуд и странных совпадений. А со временем эта причудливость может сама распричудиться.

– Как ты считаешь, Джульетта, нам следует съездить в больницу? Проведать, как там доктор Х?

Я ожидаю, что она мне голову откусит, обвинит меня в попытке сменить тему. Вместо этого кажется, что она испытывает облегчение. Она готова к новой проблеме. Она заезжает на ближайшую подъездную дорожку и разворачивается.

И мы направляемся назад в город, проезжаем всё те же места, которые проезжали, пока ехали к моему дому, это подобно перемотке видеоплёнки. Для того, чтобы испытать облегчение, я пытаюсь противопоставить все грустные моменты своей жизни всем радостным моментам. Но мои радости кажутся крошечными горошинами в сравнении с грустью, которая представляется мне самой большой тыквой из когда-либо выраставших. Я хочу счастливого конца всему этому. Но воображаемые счастливые концы редко случаются, а счастье бывает мёртворождённым или умирает до первого дня рождения. Лучшее, на что мы можем надеяться, – это продолжающаяся иллюзия или один мираж за другим. И именно этого я страстно желаю, когда мимо проносится город, – продолжающейся иллюзии счастья. Для меня. Для всех. Если случится худшее, которое я представляю, то, возможно, иллюзия – это всё, ради чего мне остаётся жить.

В университетском госпитале нас к доктору Х не пускают. Ничего не изменилось. Он все ещё в коме. Самый сознательный человек, которого я когда-либо встречал, стал самым бессознательным человеком, которого я когда-либо знал. Джульетта разговаривает с хирургом, с которым явно знакома, на профессиональном языке, который едва мне понятен. Но суть в следующем: никто сейчас точно не знает, что произойдёт с доктором Х. Он может умереть. Он может бесконечно оставаться в коме. Он может частично восстановиться или он может полностью поправиться. Это непредсказуемое состояние без сознания, как и само сознание, не поддаётся анализу, неопределимо и непредсказуемо – по крайней мере, пока. Оно так же неопределённо, как частица в квантовой механике, но не такое красивое.

Хирург упрощает всё для меня.

– Вскоре мы с этим разберёмся, – говорит он.

Джульетта снова везёт меня домой. Я приглашаю её на чай. Я испытываю облегчение, когда она отказывается. Мне очень хочется остаться один на один с Джульеттой, но я знаю, что не могу оставаться вдвоём с Джульеттой. До тех пор, пока не узнаю больше. На меня накатывают мои хаотические чувства. О, как страх и любовь выворачивают мою жизнь. Любовь Джульетты поднимает меня на вершины блаженства, а страх инцеста сбрасывает меня вниз в глубины отчаяния. Этот кошмарный цикл радости и страха утомляет, ошеломляет и даже парализует меня. Я чувствую, что моя душа – это поле битвы добра и зла в самый важный период войны, а Зороастр смотрит, кто победит, Ахурамазда или Ахриман[51]. О, какое сводящее с ума горе! Или болезнь? Как я могу установить мир между центром любви и центром страха у себя в мозге? Кто арбитр? Где арбитр? Я хочу кричать, чтобы хоть кто-то сказал мне это!

После того, как Джульетта уезжает, я звоню своему другу, с которым мы играем в шахматы, Али Резе. Он – такой, каким я был десять лет назад, молодой иранский иммигрант, полный оптимизма, который никогда не угасает. В его мечтах только счастливые концы. Он очень возбуждается, когда слышит веские аргументы против существования Бога!

– Если хочешь сегодня поиграть в шахматы, у тебя есть хороший шанс поставить мне мат. У меня в голове крутится огромная масса противоречий, – говорю я.

– Мне не нужен никакой гандикап, и я также не позволю тебе меня разоружить, Пируз! Ты, вероятно, просто пытаешься меня таким образом расслабить, это такой новый ход перед первым ходом в игре.

Мы встречаемся в кафе при книжном магазине «Бордерс». Мы играем в шахматы три часа, а покрытая татуировками девушка за стойкой все это время варит нам двойной «эспрессо». Я вижу Джульетту как самую сильную фигуру – королеву (ферзя), которая может поймать короля и поставить ему мат. Мат происходит от персидского слова «маат», что означает «мёртвый». Я вижу себя пешкой, которая должна идти только вперёд и никогда назад, идти к своему уничтожению или продвигаться в визири, или премьер-министры, как эту фигуру называют на фарси, в ряде других языков её именуют ферзем или королевой. Вот так и я поднимаюсь, становлюсь единым с Джульеттой. Правда, которую я сказал Али Резе, сама по себе превратилась в ложь! Я никогда в жизни не играл с таким количеством воображения или безжалостностью. Я выигрываю каждую партию. Я вымещаю на несчастном Али Резе всю злость, которую должен был бы вымещать на себе и мире.

Глава 20

Последствия шока

Обычно я провожу утро понедельника, просматривая электронную почту – письма, которые пришли за выходные. Большинство – это приманки и попытки соблазнить на вещи, о которых я даже не хочу читать, не то что покупать. Но всегда есть несколько писем от студентов или друзей, я с наслаждением их читаю, отвечаю на них и электронно «дардэделю» с некоторыми из них. В этот понедельник я приму таблетку для отвлечения внимания – покрашу спальню в голубой цвет, это старый способ, если хочешь отключиться.

Стены в моей спальне и сейчас голубого цвета, но какого-то тусклого, невесёлого, такого голубого цвета, который вызывает уныние. Я хочу яркий голубой цвет – голубой цвет неба над Тегераном, когда я был мальчиком. Голубой цвет неба, который побудил меня съезжать на лыжах вниз по склонам Эльбруса, горной системы, которая переходит в горную систему Гиндукуш, а потом в Гималаи. В те времена я бросал вызов холоду и одевался только в «бермуды» и футболку с коротким рукавом. Я чувствовал присутствие высших сил, и верил, что Пашутан[52], спаситель, в конце концов спустится из своего замка, уничтожит демонов и возродит, и обновит Иран и мир, как должно быть в соответствии с персидскими мифами.

Ярко-голубой цвет, возможно, заставит меня не думать о Джульетте и о том, что я приношу ей боль, заставит меня не думать о докторе Х и его боли, о докторе Пфайффере и его боли, об Эндрю и его боли. Заставит меня не думать о себе самом и моей боли. Неважно, куда я смотрю, – я везде вижу боль.