Читать книгу "Неосторожность - Чарльз Дюбоу"

– Отлично. Старое дело. Подчищали хвосты.

– Хорошо.

Мэдди уже утратила всякий интерес. Мы едим молча, за старым кухонным столом, покрытым желтой клеенкой, где сидели в прошлой жизни Женевьева и Роберт. Мы решили, что парадная столовая, та, где обои от Зюбера, нам не подходит.

Я смотрю на Мэдди. Она постарела, ее измучили заботы, но у меня от нее по-прежнему перехватывает дыхание. Как всегда, хочу сказать ей, что люблю ее, и не могу. Это ее только расстроит. Ей больно думать о любви. Поэтому я просто шепчу эти слова про себя, как молчаливую молитву.

После ужина Мэдди ложится, а я мою посуду. Потом наливаю себе бренди, открываю окна и включаю музыку Верди. Надев пальто – апрельские ночи прохладны, – я выхожу на газон за домом, взяв с собой бокал, и сажусь на один из деревянных пляжных стульев. Вечер прекрасен. В небе тысячи звезд.

Воздух ласкают звуки «Травиаты». Мой ум волен размышлять, открываться воспоминаниям. Я скольжу взглядом по знакомому пейзажу. Ночами лиман ярок, словно он из иного мира. Тенистые силуэты деревьев стоят как старые друзья, тихонько шелестя на ветру. Я люблю эту мрачную фугу цвета: пурпур, серебро и черный. Ближайшее ко мне дерево, футах в пятнадцати, хорошо освещено светом из окон дома. Оно возвышается надо мной, слегка клонясь, словно тоже слушает музыку. Я смотрю, как его ветви уходят под купол молодой листвы. Меня поражает, как запутанны и как прекрасны эти ветки, какая непостижимая филигрань, такая сложная и такая простая, как бриллиантовая россыпь. Как высоки, как изящны, как благородны эти деревья, как долго они росли и как легко могут упасть.

Сильный ветер. Человек или природа. Не имеет значения. Я мог бы позвонить завтра садовнику, велеть срубить деревья и превратить их в перегной. Мы все уязвимы. Я долго размышляю о фотографиях, о том, что хотела поведать мне Клэр.

Я заношу бокал в дом, достаю конверт из кармана пиджака, висящего на одном из кухонных стульев, и иду с ним в библиотеку. Огонь еще горит, я мешаю угли кочергой. Музыка Верди наполняет комнату. Пламя поднимается выше. Я беру фотографии, конверт и бросаю их в огонь. Стою и жду, пока от них не останется ни следа, прося про себя прощения.

Все это было много лет назад. Я по-прежнему думаю о Клэр. О Мэдди. О Гарри и Джонни. Они никогда не покидают моих мыслей. В моем воображении они все еще здесь – смеющиеся, молодые. Мы с Мэдди уже старые. Она медленно умирает в соседней комнате, дыша через респиратор, усохшая фигурка, свернувшаяся в постели. За ней круглосуточно смотрят сиделки, занавески в комнате задвинуты. Она так и не бросила курить. Спорить было бесполезно. Мэдди попросила привезти ее умирать сюда из Флориды, и я уступил. Это было последнее, что я мог для нее сделать. Поэтому я нанял «Скорую помощь», чтобы ее отвезли, а сам ехал следом на машине.

– Спасибо за все, – повторяет она.

Я сижу, держа ее за руку, в затененной комнате, стараюсь быть сильным ради нас обоих, но знаю, что она втайне чувствует облегчение, потому что наконец-то освободится. Я ничего для нее не сделал, а она была для меня всем.

– Все хорошо, любовь моя, – шепчу я. – Отдыхай. Скоро все кончится. Ты снова будешь с ними, обещаю.

И я знаю, что Мэдди отчасти уже с ними, на ее губах едва заметная тень улыбки, она радуется покою, которого так долго была лишена. Последние десятилетия ее жизни стали для нее своего рода адом, и я часто думал, как мог Бог создать существо столь совершенное, прекрасное и чистое, как Мэдди, только для того, чтобы мучить его. Это жестоко. Бессмысленно. Это напоминало мне о художниках, которых нацисты отправляли в газовые камеры в концлагерях. Обо всех поэтах, музыкантах, танцорах, людях, которые годами учились, годами отказывали себе во всем, чтобы даровать надежду и делать жизнь полнее, – и их убили, уничтожили, их голоса умолкли навеки. Почему? Зачем обладать талантом, если тебе не дают им воспользоваться?

Мэдди не сделала ничего дурного, но ее обрекли на страдание. Я знаю, в глубине души она винила себя.

– Если бы только я не уехала в Мексику! – кричала она много раз.

Я говорил ей, что это не ее вина, случившееся не имело к ней отношения, но она не могла заставить себя поверить мне. Ее врачи пытались делать то же самое, но результаты были те же. Человеческому сердцу нужен груз, оно должно брать на себя ответственность за свои потери, иначе оно разорвется.

Прах Мэдди я тоже развеиваю над лиманом. Пришло всего несколько человек. Нэд и Сисси рядом со мной, но Нэд больше не может управлять каноэ. Я позвал на помощь молодых – внуков наших друзей. Они гребут, вывозя меня на середину лимана, и я молча плачу, осторожно разбрасывая похожие на пыль останки над водой. Меня поражает, насколько они легкие и нематериальные на ощупь. Когда-то они были той, кого я любил больше всего на свете, ее кожей, ее глазами, ее волосами. Все превратилось в прах. В ничто. Растворилось в воде. Ушло. Но я знаю, что именно здесь Мэдди хотела находиться, и счастлив, что смог соединить их в смерти.

На следующий день на кенотафе выбивают ее имя и даты рождения и смерти – рядом с мужем и сыном. Я утешаюсь тем, что, если есть рай, они теперь вместе. По крайней мере, я об этом молюсь.

Я годами жил с призраками. Призраки Гарри и Джонни, призрак моего отца и, даже когда она была жива, призрак Мэдди. Они преследуют меня, не в силах умереть до конца, потому что живы в моей памяти. Они – мои герои, моя Полярная звезда, и я старался следовать за ними всю жизнь. В конце концов мне остается только боль несбывшегося. Мы принимаем в жизни много верных решений, но именно неверные нельзя простить.