Читать книгу "Русский садизм - Владимир Лидский"

Ни у кого из этих общеизвестных дегустаторов народной крови не было ни чистых помыслов, ни уважения к народу, никто из них не был бессребреником. Деньги и власть — главные их стимулы.

А Ермак Тимофеевич? Нужна нам была колонизация Сибири путем истребления аборигенов? Нужна, нужна, — кричат ура-патриоты, правильно поливал Ермак дикарей свинцом, на кой черт им Сибирь? Она русским позарез занадобилась! Кричат и не поминают при этом бандитское прошлое колонизатора. Зачем? Его и Грозный простил, и церковь чтит, и потомки славословят. А как же! Сибирскими дарами мы и посейчас живем…

Много зла натворили светочи истории в охраняемых Тобою, Господи, российских землях, да такого зла, от которого потомки до сих пор кровавою отрыжкой маются. Кто, Боже, достоин быть помянутым еще? Иоанн Четвертый, земли русской собиратель? Петр Алексеевич, реформатор наш великий? Михаил Романов, династический родоначальник, вздернувший при воцарении ни в чем не повинного двухлетнего младенца? Мы все знаем, Господи, что сии водители народа — суть истребители, его привившие жестокосердие потомкам — будущим, якобы, борцам за счастие России. Они дышали ядовитыми парами динамитных мастерских, выхаркивали чахоточные легкие, недоедали и недосыпали, коротая годы в мерзких казематах, и считали, что это дает им право убивать. Они не соглашались считать себя тварями дрожащими, узурпировали право распоряжаться человеческими судьбами и, обокрав Тебя, Господи, дерзнули потеснить Тебя на Твоем Престоле!

Были ревнители народные и с противной стороны — те же декабристы. Мы их поминаем сегодня с пиететом, а ведь и они кровушку пустили. Даже осторожный Муравьев предполагал делать революцию «силою оружия», в первую очередь направив его на царское семейство. Они сделали вывод из испанского переворота, когда жизнь монарху после захвата власти сохранили, что, в конце концов, и погубило революцию. Поэтому российского монарха вкупе со всеми членами его семьи предполагалось истребить — это Рылеев декларировал в своих послеарестных показаниях. Да и в стихах не стеснялся, призывая «первый нож на бояр, на вельмож, второй нож на попов, на святош, и молитву сотворя, третий нож на царя». Пестель прямо говорил о необходимости диктатуры и о том, что врагам отечества нужно противопоставить беспощадную и всесокрушающую силу. Очень напоминает кое-что из нашей недавней истории. А если, кстати сказать, враги отечества проявят упрямство и несогласие и возьмут в руки оружие, чтобы отстоять собственные интересы — что тогда воспоследует? Только Тебе, Господи, известно и только Ты можешь прозреть все ужасные последствия подобных разногласий; я же скромно предположу, что начнется гражданская война, в коей зверство человеческое проявится с обеих сторон — и в полной мере. Если революционные силы одержат верх, убеждал Пестель, для искоренения и подавления попыток сопротивления в будущем, необходимо создать железную систему госбезопасности, способную эффективно уничтожать любое инакомыслие и любые попытки контрреволюционного демарша. Какое-то воспоминание о будущем!

Словом, российская история демонстрирует нам устрашающие примеры варварства. От Рюрика до наших дней человек, это мерило всех вещей и главная ценность Вселенной, на самом деле оказывался всего лишь горсткой праха, выдуваемой из остывающих печей имперского строительства. А Ты, Господи, взирал на происходящее не только равнодушно, но и с интересом. До каких пределов можно дойти человеческому скотству, отрицая религию, духовность, гуманизм? Я понимаю, Боже, у Тебя много работы на Земле, но этот кусок суши, именуемой Россия, более других стремился под Твое начало. Сколько у нас праведников, истинных святых, мирян, не уронивших душ перед жестокосердием властей, тех, чьи понятия о чести дороже жизни, тех, кто и под пыткою не предал, не отрекся. Бедная моя страна! Столетиями тебя насиловали и пытали — чужие и свои, особенно свои, желая уничтожить твое своеобразие, любовь к свободе, веру, творческую дерзость, взамен же навязать сатанинскую мораль, эгоцентризм и вседозволенность. Ты более других вынесла страданий, и без меры — в двадцатом веке, когда тебя распяли, поставили на грань духовного распада; но ты же и купель, ты — возрождение, ибо тебе дано искупить своими страданиями мерзкие грехи мировой цивилизации и — воскреснуть.

Россия — мессианская страна, страна такой духовности, которую, даже втаптывая коваными сапожищами в грязь, невозможно погубить, душа, мерцающая из навозной жижи, теплая, живая, нежная, ангельским голоском взывающая к небесам. Русская душа, вдохновенная и экстатическая, сформировавшаяся в древние языческие времена, окунувшись в живительное православие, истово и страстно устремилась к Богу. Вот откуда исступленное служение в столпниках, отшельниках, монахах… Вот откуда у русского народа бескомпромиссное правдоискательство и обостренное чувство справедливости, глубинная порядочность, терпимость, милосердие. Но и — жестокость, бесшабашность, безалаберность, бунтарство, гибельное стремление к анархии. Боже, есть ли на земле другой народ, более противоречивый, непостоянный и мятущийся? И только суть народная во веки веков остается неизменной, всегда, всегда света в русской душе хоть на йоту более, чем тьмы; пусть зло празднует победу, но оно преходяще, ибо на Руси от века так: духовность переборет сатанинские усилия, вера победит безверие, мысль — безмыслие, и тупая жестокость рано или поздно будет повержена народным состраданием.

Потенциал русского народа даже и сегодня раскрыт еще не полностью. Если бы из русской жизни на протяжении столетий не вымарывали лучшее, если бы молох государства во всю свою историю не пожирал своих замечательных детей, чего бы мы достигли ныне! Сколько было у нас талантов, и только малая их часть смогла достойно послужить Отчизне. Кто-то был задавлен государственной машиной, кто-то не понят современниками, кто-то спился, покончил жизнь самоубийством, а то просто погиб по случайной нелепости. Двадцатый век вообще преступно расточил русский гений, и эта расточительность дорого обошлась родине. Лучшие из лучших, талантливые и порядочные, дерзкие в творчестве и смелые в решениях, не вписавшиеся в систему порочных ценностей, стали частью вечной мерзлоты, а их идеи были растоптаны сатаною во плоти. Осталась же серость и трусость, малодушие, ограниченность и скудоумие. Именно они понесли свои дефективные гены в будущее, ибо наглость, хамство и агрессия сильнее интеллигентских размышлений о том, что можно человеку, а чего ему нельзя. Парадоксальную выбраковку сделал естественный отбор: выжили сильные, но не лучшие, выжили те, для кого нравственность была абстракцией, кто мораль почитал за блажь слюнтяев, чья рука не дрожала, сжимая расстрельный пистолет.

Ко всему прочему русскому народу присуща жертвенность, что самым трагическим образом наложилось на внешние обстоятельства. Лев Толстой уже сто лет тому озвучил для общества идею непротивления, и русские с благодарностью ее восприняли. Но история показала несостоятельность толстовства. Покарай меня, Господи, за богохульство, ведь и Ты учил не отвечать ударом на удар. Выходит, Ты учил покорно ждать убийства или искалечения, ибо наивно думать, что агрессор ограничится одним ударом, — смирение его только распалит. Конечно, русская душа готова отдать себя на растерзание ради только ей ведомых идеалов, но не способствуем ли мы тем самым распространению зла, не умножаем ли его своим непротивлением? Не лучше ли в борьбе со злом пользоваться силой — и не только силой духа? Быть может, добро и впрямь должно быть с кулаками? Но в этом случае мы и сами станем частью ада, сравняемся с его носителями… Как быть с этой мучительной альтернативой: примкнуть к темным силам, чтобы противостоять им, или остаться на стороне добра, способствуя преумноженью зла? История показывает, что русские нередко выбирают позицию отлученного от Церкви графа, и в этом есть своя логика: русская душа устроена особо. Русский выбирает личную чистоту, личную свободу, личную святость, личное неучастие в грехе — таков его соразмерный ответ Евангелию. В этом для русского и состоит христианская идея, и именно в ней — спасение души. Вот почему истинно православные так тверды в своем непротивлении.