Читать книгу "Слишком много счастья - Элис Манро"

Тогда она еще не была знакома с Максимом. И не получила Борденовскую премию.

V

Из Берлина Софья выехала рано утром, вскоре после последнего и освобождающего прощания с Вейерштрассом. Поезд был старый, тащился медленно, но внутри было хорошо натоплено и чисто, как и полагается в немецком поезде.

Когда проехали примерно половину пути, сидевший напротив мужчина достал газету и любезно предложил ей на выбор любую часть – почитать.

Софья поблагодарила и отказалась.

Он кивнул на кружившую за окном метель:

– Надо же. Никто не ожидал.

– Да, никто, – ответила Софья.

– Вы до Ростока едете или дальше?

Мог заметить ее акцент и догадаться, что она не немка. Однако она ничего не имела против его разговоров или умозаключений. Мужчина был гораздо моложе ее, одет прилично, обращался почтительно. Ей показалось, что она раньше где-то встречала его или хотя бы видела. Но такое чувство часто возникает во время путешествий.

– В Копенгаген, – ответила она. – А потом в Стокгольм. Так что на моем пути метель будет только усиливаться.

– Значит, расстанемся в Ростоке, – сказал он.

Должно быть, хотел показать, что не долго будет надоедать ей разговорами.

– Ну и как вам Стокгольм?

– В это время года я его терпеть не могу. Просто ненавижу.

Она сама удивилась своим словам. Однако он только улыбнулся и вдруг перешел на русский:

– Вы уж меня извините. Получается, что я угадал. Но теперь уже я буду говорить, как иностранец. Я учился в России некоторое время. В Петербурге.

– Вы угадали, что я русская, по акценту?

– Нет, не совсем. Я это понял, когда вы заговорили о Стокгольме.

– А что, все русские ненавидят Стокгольм?

– Нет-нет. Они только говорят, что ненавидят. Но они любят.

– Мне не следовало так говорить. Шведы были очень добры ко мне. Многому научили…

Он засмеялся:

– Да, научили. Например, кататься на коньках.

– Ну да, конечно. А русские вас этому не учили?

– Ну… Они не были так настойчивы в своем учении, как шведы.

– Только не на Борнгольме, – сказал он. – Я сейчас живу на острове Борнгольм. Датчане, они не такие… как это… назойливые. Но кто живет на Борнгольме – не совсем датчане. Мы не считаем, что мы датчане.

Оказалось, что он работает на этом острове врачом. Она подумала: а не будет ли нарушением приличий попросить его посмотреть горло? Оно болело все сильнее. Потом решила, что не стоит.

Доктор рассказал, что его ждет еще долгий и тяжелый переезд на пароме, после того как они пересекут датскую границу.

А жители Борнгольма не считают себя датчанами: они называют себя потомками викингов, которых сменила в тех местах в шестнадцатом веке Ганзейская лига. У борнгольмцев жестокая история, они захватывали пленных. Слышала ли она когда-нибудь о грозном графе Джеймсе Босуэлле{123}? Некоторые считают, что он умер на Борнгольме, хотя жители Зеландии утверждают, что это случилось у них.

– Он убил мужа шотландской королевы и женился на ней сам. Но умер в тюрьме. Перед смертью потерял рассудок.

– Мария, королева шотландцев, – сказала Софья. – Да, я слышала.

А как же! Мария Стюарт была одной из любимых героинь юной Анюты.

– Ох, простите меня! Я заболтался.

– Простить? Да за что же?

Он покраснел. Потом сказал:

– Я знаю, кто вы.

Вначале не догадывался, признался он. Но когда заговорили по-русски, уверился окончательно.

– Вы женщина-профессор. Я про вас читал в газете. Там была и фотография, но в жизни вы выглядите гораздо моложе. Простите, что я такой… назойливый, просто не мог сдержаться.

– На фотографии я выгляжу очень сурово, потому что подумала так: если улыбнусь, то люди такому профессору не будут доверять, – объяснила Софья. – А что, разве у врачей не то же самое?

– Ну, наверное. Я как-то не привык фотографироваться.

Теперь между ними возникло некое напряжение, и, чтобы его разрядить, нужны были усилия с ее стороны: ей следовало заговорить первой. Софья вернулась к теме острова Борнгольм. Народ там смелый и грубый, рассказал доктор, не то что изнеженные датчане. Люди селились там ради роскошной природы и чистого воздуха. Если она когда-нибудь решит приехать, он почтет за честь все ей показать.

– Там есть редчайшая голубая скала, – рассказывал он. – Ее породу называют голубым мрамором. От скалы откалывают кусочки, полируют – и получается… дамское украшение вокруг шеи… Бусы! Если вы захотите…

Он болтал чепуху, но чувствовалось, что ему хочется сказать что-то серьезное.

Объявили о приближении к Ростоку. Собеседник Софьи оживлялся все больше и больше. Она боялась, что этот доктор попросит ее дать автограф – на клочке бумаги или на книге, которую он читал. Ее, правда, очень редко просили об этом, но всякий раз, когда приходилось расписываться, она чувствовала себя нехорошо – сама не зная почему.

– Послушайте, что я хотел сказать, – заговорил он. – Об этом не говорят, но… Пожалуйста. Когда поедете в Швецию, не заезжайте в Копенгаген. Нет-нет, не бойтесь, я в своем уме.

– Я и не боюсь, – ответила она.

Хотя на самом деле испугалась. Немного.

– А позвольте вас спросить – почему? Над ним тяготеет проклятие?

Она вдруг решила, что он расскажет ей что-то о заговоре, о бомбах.

Значит, он анархист?

– В Копенгагене эпидемия оспы. Многие уже уехали из города, но власти ничего не признают, чтобы не вызвать паники. Боятся, как бы не сожгли правительственные здания. Все дело в финнах. Датчане считают, что оспу занесли финны. И правительство не хочет, чтобы все ополчились на финских беженцев. Или на правительство, которое их пустило.

Поезд остановился. Софья поднялась и взяла свой чемодан.

– Пообещайте мне. Не уходите так, не пообещав.

– Хорошо-хорошо, – ответила она. – Обещаю.

– Садитесь на паром до Гедсера. Я бы помог вам поменять билет, но мне надо ехать дальше, на Рюген.

– Хорошо, я обещаю.

А не Владимира ли он ей напоминал?! Владимира в самые первые дни. Не столько чертами лица, сколько заботой о ней и умоляющим тоном. Его постоянная униженная, упрямая, умоляющая забота.