Читать книгу "Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая - Ципора Кохави-Рейни"

уже не спасти, как не спасти германский народ.

Лейтмотив ужаса и жестокости проходит красной нитью. Вот Курт рассказывает о своем отце, ветеринаре, закипавшем от гнева и скандалящем по любому поводу. Жестокость он старался привить и сыну. Курт так и не решился вышвырнуть из дома заформалиненного двухголового теленка. Он мучил и свою жену, Ирму.

Израиль пытается добиться от Наоми расшифровки ее символов. Вот, например, канарейка. Она объясняет, что канарейки были очень модны в Германии двадцатых-тридцатых годов. Почти в каждом окне стояла клетка с канарейкой. Сбежавшая от больной старухи канарейка, взята Наоми, как антитеза затискиваемой в клетку Германии. Птичка может далеко улететь, исчезнуть, и вообще не вернуться. Она рассказывает мужу, что в детстве голоса в доме все время звали ее закрыть окна, ибо канарейка только и думает, как бы сбежать. Маленькая птичка, с трудом привыкшая к дому, отыскивает каждое самое узкое отверстие, чтобы расправить крылья и улететь из плена.

В стране происходят процессы, останавливающие ее развитие. При Веймарской республике сильно изменился образ германского рабочего. Он больше не готов бороться за свои идеалы. И это тоже проложило Гитлеру дорогу к власти.

Израиль в восторге. Шлионский же гневается.

«Наоми! Это предательство! – стучит он по столу. – Не буду редактировать эту главу. Выбрось ее!» Он не желает публиковать откровенно антимарксистскую и антикоммунистическую главу. «Это сильная глава», – вмешивается Израиль, – «ее право писать то, что она считает нужным».

«Эта глава от начала до конца – предательство. Она – против нашего мировоззрения».

«Ты не можешь решать, что ей писать, а что нет. Ты только редактор».

По просьбе Шлионского она входит в кабинет директора издательства Охмани.

«Я прошу тебя выйти из кабинета!» – Охмани обратился к ней, как к прокаженной.

Израиль бурей ворвался в кабинет директора.

«Ты вел себя, как хулиган. Ты не в состоянии понять этой гениальной главы. Очевидно, ты не понимаешь, что это такое, – гений. Если эта глава не будет опубликована, я уволюсь из вашего издательства, и передам другому издателю эту книгу».

Атмосфера накалилась. Ее приглашают к Меиру Яари. Тот рассыпается в комплиментах. Говорит, что знаком с ее необычным талантом, видит в ней одну из лидеров Движения, даже больше, чем Эмму Левин. Но она находится под влиянием мужа, Израиля, мировоззрение которого не подходит «Ашомер Ацаир». Обращаясь к книге, он меняет тон:

«Глава ужасная. В ней всё направлено против нашего Движения. Вычеркни эту главу. Это вполне легитимное требование»

«Ты прав. Я против марксистов и коммунистов. Я написала то, что думаю, и в будущем буду писать так».

«Хорошо, Наоми, я принимаю то, что ты идешь своим путем. Я дам указание публиковать главу, ибо ты – писательница, а писателям принято прощать своемыслие. Но продолжим разговор. Я надеюсь, что в идеологических вопросах смогу оказать на тебя большее влияние, чем твой муж».

Израиль попросил Лею Гольдберг отредактировать главу, вызвавшую столько споров. Когда Шлионский услышал об этом, он сказал, что третий том слишком объемен, чтобы его доверять другому редактору и, пересилив себя, завершил работу.

Юмор и грусть пронизывают главу, где в центре событий стоят сионистские молодежные движения. Прототипом героя Зераха стал покойный израильтянин Моше Фурманский, когда-то посещавший клуб молодых сионистов в Берлине и гостивший в их доме. Рассказывая о нем, она взяла немного из биографии Израиля. Мальчиком Зерах спал на стульях в кухне. Он помогал дяде-переплетчику, и свой заработок вносил в семью. По сути, речь шла об Израиле, который с детства любил книги и язык иврит, и также как герой, работал у дяди-переплетчика после того, как отец в третий раз женился, и у него родились две дочери. Он также странствовал по Европе в двадцатые годы, по пути в Палестину. Основываясь на рассказах Израиля о его коротком пребывании в Берлине, она описывает жизнь «тринадцати пионеров», готовящихся к репатриации, называя их «гнездом тринадцати». Молодые сионисты жадно впитывали в себя массу идей, знаний, мыслей, изучали премудрости Торы.

А в это время отношение к Израилю Розенцвайгу со стороны «левых» кибуцников все больше ухудшалось. Не прекращались нападки и придирки. Результатом этого становились сердечные приступы, приводящие мужа Наоми на больничную койку.

И ее местью стали выведенные в романе карикатурные образы кибуцников, приехавших в Берлин. Зерах вошел в дом Леви с огромным пустым чемоданом и в странной одежде. Нарушая правила молодежного движения, он с удовольствие пил спиртное и курил сигары. У его друга Болека, как говориться, «обе ноги левые». Он символизирует оторванность кибуца от остального мира.

Если руководство кибуца не прислушается к изменениям, происходящим в мире, то движение кибуцев, рано или поздно, развалится.

Она описывает зарождающиеся чувство между Эрвином и Юдит. Семья не знает, что делать – смеяться или плакать. Филипп, который видел себя женихом Юдит, исчезает.

Накануне прихода Гитлера к власти, в доме устанавливается тяжелая атмосфера. Светловолосая мускулистая Вильгельмина свой жесткой внутренней дисциплиной представляет тип нацистки. Дед-патриот не спорит с ней, хотя всем ясно, что она не чужда их дому. Но для деда выгнать ее означает предать свою верность Германии. И он защищает ее перед домочадцами. Попытки его смягчить сердце этой жесткой особы вызывают насмешки. Вильгельмина постепенно забирает власть в доме. Лишь один Гейнц видит, что несет будущее. А Юдит просто отключена от реальности. Любовь к коммунисту Эрвину освобождает ее от связи с нацистом Эмилем, но Эрвин собирается в Москву… Тем временем, коммунистическая партия, со всеми рабочими партиями, исчезает.

Наоми хорошо знает, какова жизнь без национальной самоидентичности. С детства она чувствовала фальшь, скрываемую в ассимилированных семьях.

Ганс, отец которого – еврей, а мать, принявшая вначале иудейскую веру, возвращается в лоно христианства. Жизнь Ганс осложняется при встрече христианского мира с еврейским миром. Об этом он пишет отцу:

Дух мой колебался лишь в вопросе моей идентичности, в поисках моего истинного «я». В отличие от этого, поиски сущности иудаизма и христианства, чтобы найти себя, и вообще мировоззрение, занимающееся исправлением мира, казалось мне поверхностной игрой, не касающейся глубин моей сути. Но теперь, видя, насколько влияет мировоззрение на Дики, я решил тоже искать идеологию. В нормальном мире отдельный субъект и есть его «я», определенное и ясное, а общество это – «не я». Сознание есть лишь у индивидуальности, а не у безымянного общества. Но отдельный субъект не существует вне общества, и сознание его формируется не только собственными силами его «я», но и его изучением себе подобного, встречей его «я» с «не я», так у индивидуальности возникает