Читать книгу "Не дай мне упасть - Эмма Скотт"

Я скрестил руки на груди, стараясь не обращать внимания на выражение его лица. Хотелось спросить, какого черта он здесь делает. И чего хочет. Своими глазами увидеть, как я промотал деньги Джоны? Как я получил ученую степень, но решил использовать ее для бизнеса, который загрязнял тела рисунками?

К черту все. Я молчал. Если у него есть что сказать, он может это сделать, но я больше не ждал его одобрения.

– Невероятное разнообразие, – заметил он, поворачиваясь ко мне. – Ты умеешь делать все это?

– Да.

Он кивнул и, заложив руки за спину, направился вглубь салона. Я последовал за ним, снова включил свет и наблюдал, как он рассматривает мое детище. Он подошел к ближайшему рабочему месту – Эдгара – и постучал пальцами по коричневому винилу кресла.

– Похоже на кресло дантиста, – сказал он, – так же больно?

Я пожал плечами.

– Может быть.

Отец осмотрел эскизы Эдгара, висевшие на стене рядом с его местом, и поджал губы. Эдгар занимался более жесткими проектами для более жестких клиентов: рычащие волки с кровью, капающей с клыков, рогатые демоны, черепа и пламя.

– Это не твое место, – наконец решил отец.

– Нет, мое вон там. – Я дернул головой.

– Можно посмотреть?

Я напрягся. С тех пор как я начал делать татуировки шесть лет назад, отец никогда не просил показать ему мои работы. Ни разу.

«Это не имеет значения. Ты – настоящий успех. Тебе от него ничего не нужно. Ни одна чертова вещь».

– Конечно, – услышал я свой голос и повел его к своему месту в дальнем углу.

Он шагнул внутрь низких деревянных стен и осмотрел висящие над креслом картины: гравюры моих любимых малоизвестных художников, обрамленные фотографии клиентов и незаконченные серии. Кейси вырезала статью из Inked и вставила ее в рамку.

Молчание становилось слишком тяжелым. Я ждал, когда упадет молоток и отец вынесет вердикт. Я стиснул зубы, решив не произносить ни слова. Чтобы не уступать.

– Хорошо, я думаю, что вот этот, – указал он на образец имени, написанного четким, прозрачным шрифтом, – и этот тоже. – Он повернул палец к квадратному, крепкому староанглийскому шрифту. Повернувшись ко мне, снял пиджак и положил его на спинку кресла, затем начал закатывать рукав рубашки.

– Подожди. Хочешь сделать татуировку? – Мои руки упали по бокам, шок лишил меня сил.

Отец кивнул. В моих глазах было тяжелое сожаление, а не острое неодобрение.

– Я не опоздал? – спросил он, и голос его сорвался на полуслове. Он прочистил горло. – Я имею в виду, что сейчас уже поздняя ночь…

– Нет, – ответил я. Сердце колотилось в горле, смягчая мой собственный голос. – Нет, папа, ты еще не опоздал.

Снова воцарилась тишина, и мы на мгновение замерли в ней, затем отец хмуро кивнул и отвернулся.

– Хорошо. Итак… как это работает?

Я подошел к столу и перевернул настольную лампу.

– Э, ну… – От нервов мысли разбегались, как будто это моя первая татуировка. – Ты должен сказать мне, что и где хочешь сделать.

Папа сел на стул и похлопал себя по внутренней стороне правого предплечья.

– Прямо здесь, кажется, уместно. Мне нужны только имена. Твое и Джоны.

Я остановился и уставился на него.

– Ты можешь это сделать? В тех стилях, на которые я указал?

Я молча кивнул.

– Да. Да, могу.

Я схватил блокнот и ручку. Представил себе наши имена в шрифтах, которые выбрал отец, и быстро набросал татуировку: имя Джоны, вьющееся над моим, его шрифт более элегантный, мой – более твердый.

– Что-то вроде этого? – Я показал ему эскиз.

Его губы растянулись в улыбке, и он посмотрел на меня так, как никогда прежде.

– Именно так. Ты… невероятен.

Двадцать лет тяжело давили на меня. Два десятилетия ожидания услышать что-то подобное от отца. Тяжесть давила, упрямая и недоверчивая.

– Ты не пришел на торжественное открытие, – сказал я и бросил рисунок обратно на стол, а потом скрестил руки на груди, чтобы скрыть дрожь.

Отец не вздрогнул и не смутился от моего взгляда.

– Да, не пришел. И я сожалею об этом. Я о многом сожалею. О действиях, которые предпринимал. О словах, которые говорил. Я не смогу забрать их назад. Но еще больше я сожалею о словах, которые никогда не говорил. – Он оглядел мой салон, а затем снова посмотрел на меня. – Я всегда думал, что Джона был тем клеем, который скреплял нашу семью.

– Был, – согласился я.

– Возможно, и так, – произнес папа, качая головой. – Когда он умер, мы все развалились на части. Мы… остановились. Остановились как вкопанные. Беспомощные и сломленные. Но только не ты. Ты продолжал идти. Заботился о матери, когда я не мог. Сказал, что купишь себе салон и купил. Вернулся в университет, чтобы знать, что делать. Теперь я все понимаю, Тео. Ты заботился о Джоне все время, пока он болел. Весь путь до его последнего вздоха ты был рядом с ним.

– Папа, не надо.

Он поднял руку.

– Дай мне закончить, или я никогда не сделаю этого. – Он тяжело сглотнул, но не отвел от меня взгляда. – Ты заботился о Кейси, когда она была одна в Новом Орлеане, напиваясь до смерти. Ты сделал шаг вперед, когда она была беременна, и снова сделал шаг вперед, когда она потеряла ребенка.

Я кивнул, не решаясь заговорить.

Он протянул руку, твердую, но теплую, и положил ее мне на плечо. Отец прошел сквозь стену, растопил насквозь слои брони, погрузился в мою покрытую чернилами кожу, и коснулся моих костей.

– Я вижу тебя, Тео. Я тебя вижу. Если Джона был тем клеем, что держал нас вместе, то ты – та скала, к которой мы прислонились спиной. Я горжусь тобой. – Его подбородок задрожал, голос надломился. – Я очень горжусь, что ты мой сын.

Его рука скользнула по моему затылку, и его лоб прижался к моему. Мы не плакали. Мы вздохнули общим, дрожащим вздохом, когда двадцать лет отпустили мое сердце.

Папа хлопнул меня по плечу и откашлялся.

– Теперь отставим разговоры, – заявил он, – давай сделаем это. Сделай это, пока я не струсил, как любят говорить дети.

Он ждал, пока я сидел в своем кресле на колесиках за столом и переносил свое имя и имя Джоны на трафаретную бумагу. Смотрел на меня, пока я вставлял иглу в татуировочную машину.

– Будет больно, правда? Возможно, сегодня я набью только одно имя.

– Ты справишься, – проговорил я, ухмыляясь, и положил его руку на подлокотник кресла. – Ну что, готов?

– Готов.

Как только я занес иглу над его кожей, он положил руку на мою.

– Подожди.