Читать книгу "Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков"

Убийство Святослава в горах Угорских. Миниатюра Радзивилловской летописи

К тому же в случае с Борисом добровольная жертвенность его подвига обоснована единственно тем, что он каким-то непостижимым образом заранее узнает о готовящемся на него покушении, хотя Святополк оглашает свое желание избавиться от Бориса на тайном совещании с вышгородскими «боярцами», после чего убийцы немедленно пускаются в путь.

В-третьих, следует отметить откровенную литературность отдельных эпизодов и положений, причем литературность эта невысокого качества, так как многие линии повествования намечены вскользь или обрываются внезапно, без дальнейшей проработки. Таинственным манипуляциям с телом Владимира придано значение политической интриги: окружение князя во что бы то ни стало стремится скрыть его смерть от Святополка («Сказание о Борисе и Глебе», наоборот, приписывает намерение «потаить» кончину Владимира на Берестовом именно Святополку). Однако вся эта странная суета заканчивается тем, что княжеский гроб выставляют на всеобщее обозрение в Десятинной церкви. Надуманность истолкования данной ситуации в политическом ключе особенно хорошо видна на фоне последующих летописных сообщений, из которых явствует, что «потаение» тела умершего князя (положение во гроб?) перед погребением было традиционной частью древнерусского похоронного обряда[180], никак не связанной с политическим умыслом отдельных лиц.

Каков зачин, таково и продолжение. Дружина, покинувшая Бориса, направляется в Киев и по дороге исчезает навсегда. Путша с тремя сообщниками совершают убийство Бориса при полном попустительстве со стороны его «отроков», счет которым в княжеских дружинах XI в. обыкновенно шел на сотни (статья под 1093 г.). Однако только один из них — Георгий Угрин — встает на защиту своего князя; трупа его впоследствии не находят, но каким-то образом становится известно, что ему отрубили голову[181]. Панический страх поголовно парализует и муромскую дружину Глеба, которая, потеряв своего вождя, отчаливает в неизвестном направлении. Так же бесследно пропадают возникшие на мгновение из небытия «сатанинские дети» — Путша, Талец, Елович, Ляшко, Горясер и Торчин. Везя Бориса в Киев и обнаружив, что он еще дышит, Путшина «чадь» почему-то робеет добить его и предоставляет докончить начатое самому Святополку, который поручает это двум «варягам», неизвестно как очутившимся в дружине туровского князя (явная литературная параллель с убийством Ярополка двумя Владимировыми «варягами»). Предслава в своем письме, отправленном Ярославу в Новгород, оповещает его об уже совершенном Святополком убийстве обоих братьев: «Отец ти умерл, а Святополк седить в Киеве, послав уби Бориса и Глеба, а ты блюдися сего повелику» (Ипатьевский список Повести временных лет); или по тексту Новгородской I летописи: «отец ти умерл, а братья ти избиена». Тем не менее Ярослав, получив эту весточку, посылает гонцов предупредить Глеба о грозящей ему опасности (в Хлебниковском списке видим попытку исправить эту литературную неряшливость: здесь Предслава пишет, что Святополк «убив Бориса и по Глеба посла»). Тело Бориса предъявляют Святополку и затем хоронят, но трупы Глеба и Святослава бросают на месте убийства и т. д.

Князья Борис и Глеб. Икона XIV в.

Наконец, в-четвертых, в летописной повести о Борисе и Глебе (равно как и в «Сказании о Борисе и Глебе») содержится целый пласт известий, удивительно совпадающих с летописными сообщениями о деятельности другого Святополка, сына киевского князя Изяслава Ярославича. Современники, в том числе ученое киевское монашество, не особенно жаловали Святополка Изяславича. Он был нарушителем Любечского соглашения 1097 г., призванного урегулировать междукняжеские споры, и одним из виновников ослепления в том же году князя Василька Теребовльского — злодеяния, дотоле неслыханного между членами княжеского рода и вызвавшего тогда всеобщее возмущение. Кроме того, во время его киевского княжения (1093—1113) вышгородская церковь, где были похоронены блаженные братья-мученики, пребывала, по свидетельству «Сказания о Борисе и Глебе», в «забвении».

Так вот у этого Святополка и его «окаянного» тезки неожиданно обнаруживаются такие общие биографические черты, как княжение в Турове, война с противником по имени Ярослав (Святополк Изяславич в 1101 г. воевал с сыном своего брата, князем Ярославом Ярополковичем) и даже происхождение от незаконного брака[182]. Но на этом аналогии не кончаются. В сцене ослепления Василька Теребовльского читаем, что «изымал зениць;» несчастному князю ножом некий «торчин, именем Береньдей, овчюх Святополчь», который сразу вызывает в памяти другого «торчина» — повара Глеба, который зарезал блаженного «аки агня» (по другому варианту, «аки овча»). Далее Василька «вземше… на ковре возложиша на кола [телегу] яко мертва, повезоша его [к] Володимерю», подобно тому как полумертвого Бориса убийцы «увертевши… в шатер, и возложиша его на кола, повезоша» к Святополку (тут, кажется, получаем объяснение внезапному воскрешению Бориса по пути в Вышгород — его, как и Василька, для полноты аналогии грузят на телегу не мертвым, а «яко мертва»). Нельзя пройти и мимо того, что предводитель вышгородских «боярцев» Путша носит уменьшительную форму имени воеводы Святополка Изяславича, Путяты. Этот набор совпадений, конечно, не может быть случайным[183], и, стало быть, неизбежен вывод, что, живописуя злодейства Святополка Окаянного, авторы летописной повести о Борисе и Глебе и «Сказания» определенно метили в Святополка Изяславича, в биографии которого они почерпнули обильный материал для создания демонического образа его двоюродного деда.