Читать книгу "Не боюсь Синей Бороды - Сана Валиулина"

Мать тем временем заварила чай и расставила тарелки и чашки.

– Ты слышишь, что я говорю?

Она только покачала головой, не реагируя, и, кажется, именно своим молчанием распаляя его, потому что он опять заорал из комнаты, как ненормальный.

– Как только начинаю правду говорить, все сразу молчок! А мне вот она нужна, позарез, у меня кроме нее больше нет ничего. Всё они у меня отняли – квартиру, карьеру, историю мою, деньги, друзей…

Тут он замолк, и мать, по другую сторону закрытой двери, тоже застыла с тарелкой в руке, как будто, задержав ее в воздухе над столом, надеялась предотвратить неизбежное, которое уже неслось на нее, валя с ног и заставляя сначала покачнуться, ища рукой опору, а потом опуститься на стул, все еще с пресловутой тарелкой в руке.

– …и сына, да, единственного сына! – орал отец. – Если бы не вы, не вся эта семейка правдолюбцев в кавычках, то он был бы жив, ты слышишь меня, ссука?!.

За дверью теперь послышались шаги, мать, поставив наконец тарелку на стол, стала медленно подниматься со стула, придерживая у горла халат, и Андрей, не дожидаясь, пока покажется отец, в ужасе выскочил из кухни и выбежал во двор.

В последний раз Андрей видел отца перед днем его рождения. Они как раз завезли родителям ящики с вином и закусками из магазина, потом Славка пошел к машине, а он немного задержался. Мать была в институте, а им еще нужно было заехать в банк, потом к мяснику за уткой, но он почему-то захотел побыть с отцом. Пока тот заваривал чай на кухне, Андрей прошелся по квартире. Ему вдруг бросилось в глаза, как здесь много книг, как будто он видел их впервые, а не прожил между книжными полками до восемнадцати лет. Как же быстро он успел отвыкнуть от них. Андрей попытался вспомнить, какие книги он любил в детстве. «Робинзона Крузо», «Путешествие Гулливера» и «Трех мушкетеров», конечно, как и все дети интеллигентных родителей его поколения. Потом пошла отечественная и зарубежная классика – Толстые, Тургеневы, Чеховы и Пушкины да безопасные для советского сознания Флоберы, Гюго, Шиллеры и Джеки Лондоны. Тогда же он, кстати, прочитал и «Лолиту», которая ходила по рукам в самиздате, тысячу раз перекопированная, со смазанными буквами и черными подтеками между строчками. Он выторговал ее у матери на один день, да она особо и не сопротивлялась, будучи сторонницей свободного воспитания. Позже в руки ему попали «Москва – Петушки» и еще несколько диссидентских изданий. Теперь он свысока смотрел на своих сверстников, на этих поклонников Горького, Фадеева и Шолохова, которых держали на диете прекрасного, вечного и героического, закармливая соцреалистическими сказочками о Человеке с большой буквы. Он еще понятия не имел, кем потом станет, но в одном был уверен на сто процентов: системе не удастся обмануть его, и если ему когда-нибудь придется обслуживать ее, то только на самом высшем уровне, а значит, пользуясь всеми благами, которыми она одаривала своих верховных жрецов.

После Перестройки на них хлынул поток лагерной и диссидентской литературы. Теперь все рассказы, услышанные от родителей и их друзей, вполне материализовались, скалясь на него из-за строчек. Все-таки шок был менее сильным, чем можно было ожидать. Как будто он уже знал все это, и то, что открывалось ему, лишь подтверждало давно известные факты. Все эти документы, дневники и романы казались ему лишь архитектурными деталями дома, где они родились и выросли, вроде галереи химер на фасаде собора Парижской Богоматери, чудовищ с телами обезьян и крыльями летучих мышей, с козлиными рогами и змеиными головами, вроде демонов и стриксов с когтистыми лапами, питающихся кровью новорожденных. И вот, кто-то вдруг взял и зажег свет, и оказалось, что все это время их дом был погружен во мрак, и теперь все эти доселе невидимые демоны, монстры, крылатые ночные духи, отравляющие детей своим ядовитым молоком, высветились и выступили наружу, а жители огромного здания, привыкшие дышать, жить и двигаться в темноте, ступали по нему, с недоумением и ужасом озираясь по сторонам, – вот где и с кем они, значит, жили до сих пор.

Однако как же быстро он отвык от книг. Всего за каких-то пару лет. И дело было не только во времени. Просто книги больше не вписывались в интерьер его жизни, который стремительно наполнялся атрибутами совершенно иного порядка. Раньше он даже представить себе не мог, что свобода, о которой они когда-то только могли мечтать, так закабалит его с ног до головы и понесет сумасшедшим вихрем, требуя от него все новых и новых даров. Светка, заполучив «Мерседес-Бенц», успокоилась наконец насчет машины, но уже стала поговаривать о другой квартире, а еще лучше об отдельном доме, подальше от загазованного центра, от всех этих «пылесосов». Ее больше не устраивали болгарские курорты, она хотела в Испанию или на Лазурный берег. У Сашки вообще не было никаких тормозов, все ее желания, от тряпок до видаков, исполнялись в мгновение ока если не ими, то тестем и тещей. Магазин требовал все новых расходов, а о Наталье сейчас вообще не хотелось думать. Он уже сто раз пожалел, что связался с ней. Даже Славка, который раньше с уважением в голосе называл ее железной бабой, в последнее время помалкивал и отводил глаза, когда речь заходила о ней. А еще книги стали раздражать его. То ли напоминая ему о самом себе, которого в нем оставалось все меньше и меньше, то ли демонстрируя свою полную бесполезность в новом времени. Интересно все-таки вышло. Раньше, когда свободы не было, книги были ее единственным источником. За книги обличали, преследовали, судили, сажали и высылали. А теперь, в свободные времена, они оказались никому не нужны. Он опять прошелся взглядом по разноцветным корешкам, на фоне которых прошли его детство и юность. Ну ладно, ненужными, но еще и совершенно беспомощными перед лицом того, что происходило вокруг. Такими же жалкими и ничтожными, как и их фанаты, голодранцы все, конечно, как и он сам еще пару-тройку лет назад, что-то вопившие о духовных ценностях, нравственности и прочей возвышенной белиберде, о которой девяносто девять процентов населения начисто позабыло, заполучив свободу до одурения смотреть порнуху и по субботам отовариваться всем семейством в супермаркете.

Ныла голова, и что-то все время ускользало от него, какая-то связь между ним и его прошлым, которую он пытался разгадать, разглядывая родительскую библиотеку. Но книги молчали, повернувшись к нему корешками. Чтобы отвлечься, он отхлебнул отцовского чаю. Отец кидал в заварку травы из сада, и чай получался душистый и густой, как мед. Отец сидел на стуле и курил, закинув ногу на ногу, чуть сгорбившись и как-то сразу уменьшившись в размерах. Вначале он еще порывался давать советы насчет магазина, но быстро притих, когда Андрей пару раз похлопал его по плечу: «Ладно, бать, сами как-нибудь разберемся».

Когда отец вошел в комнату с чайником в руке, то вдруг сказал, не глядя на сына:

– Ну, вот я и стал лишним человеком.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Андрей. – Не драматизируй. Литература сейчас не в моде. Все наладится, вот увидишь. Если что, мы тебя к себе возьмем в магазин, будешь нашу мораль поднимать как бывший парторг, а то совсем уже распустились.

– Я ж его тридцать лет знаю, сколько мы с ним перепили, сколько я ему помогал с бабами, а если банька – кто ему баранину привозил прямо с мясокомбината? А те же стройматериалы! Кто их доставал? Пушкин? А Гришку того же с его ребятами кто ему устраивал дачу строить? Ведь он был мой лучший друг, – сокрушался отец, поминая вероломного Сан Саныча, выживающего его из фирмы.