Читать книгу "Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков"

В Белграде эмигрантская общественная атмосфера для работы Павла Дмитриевича в интересах русских воинских частей была очень тяжелая. Как говорит в своей книге «Русская армия на чужбине» (стр. 52) В.Х. Даватц:

«Одно имя князя П. Долгорукова, представителя К.-д. партии, было ненавистно для правых…»

Напротив, с генералом Врангелем у него установились близкие и доверчивые отношения. О них свидетельствует целый ряд писем к нему генерала Врангеля. В Константинополе они начинались обращением: «Ваше Сиятельство» или «Милостивый Государь», затем в Сербии сначала: «Глубокоуважаемый», потом «Глубокоуважаемый и дорогой», а под конец просто – «Дорогой». Вот некоторые выдержки из этих писем:

«Всемерно ценя Ваш большой государственный и жизненный опыт, Ваше неизменно горячее и искреннее участие в судьбах русской армии и русского беженства, я прошу Вас продолжать Вашу исключительно полезную работу в Русском совете на прежнем основании» (яхта «Лукулл», 20 сентября 1921 года). «В стремлении привлечь широкие круги общественности к контролю над расходованием сумм, находящихся в распоряжении главного командования, я предполагаю учредить особую для этой цели комиссию и пригласить к участию в ней общественных деятелей. Глубоко ценя ту неизменную нравственную и деловую поддержку, которую Вы оказывали мне, и Вашу духовную связь с армией, я прошу Вас не отказать в любезном согласии на вхождение Ваше в эту комиссию» (Сремски Карловцы, 10 сентября 1922 года). «С большим сожалением я осведомился о Вашем решении оставить непосредственное участие в работах Финансово-контрольного комитета и покинуть Белград. Я всегда крайне ценил Вашу деятельность на пользу армии, с которой Вы связаны неразрывными узами с первого года вооруженной борьбы за освобождение России. Вы были в Екатеринодаре и Ростове, оставались до самой последней минуты в Новороссийске, а затем работали в Крыму. Ваши труды на армию не прекратились ни в Константинополе, ни в Белграде. В обоих этих городах работа гражданских и общественных учреждений осложнялась исключительно тяжелыми условиями, в которые ставила армию и главное командование не поддававшаяся никогда точному учету международная обстановка, скудость средств, непонимание частью нашей общественности лежавших на ней обязательств по бережному отношению к последней нашей национальной ценности. Вы принадлежали к той небольшой горсти наших общественных деятелей, которые и умом и сердцем понимали значение армии, несостоятельность предъявлявшихся к ней с разных сторон требований и линию поведения, которой надлежало относительно ее держаться каждому человеку, любящему Россию.

Вы много потрудились для армии, пренебрегая тягостными личными неудобствами, которые, вероятно, Вам удалось бы избегнуть в других местах. В Русский совет Вы принесли с собой обширный жизненный опыт и Вашими суждениями, всегда беспристрастными, без примеси малейшей партийности, значительно способствовали разрешению вопросов в строгом соответствии с интересами армии и русского дела. Наконец, не могу не отметить, что, несмотря на скудость средств, Вы бюллетенями, издаваемыми совместно с Н.Н. Львовым, своевременно и полно осведомляли общественное мнение о жизни армии, напоминая русским людям, что армия по-прежнему жива. Я с чрезвычайным удовлетворением узнал о Вашем желании не терять связи с армией и о Вашей готовности содействовать получению реальных возможностей для ее существования» (Сремски Карловцы, 8 ноября 1923 года). «Сижу в занесенных снегом Карловцах и предаюсь невеселым думам. За внутренними распрями, интригами, борьбой мелких самолюбий об общем враге, кажется, совсем забыли. А между тем сейчас, по-видимому, враг сам переживает тяжелую внутреннюю борьбу, а следовательно, почва для работы наиболее благоприятна. Вы пишете о желательности моего переезда в Париж. Я сам это учитываю в полной мере» (12 января 1924 года). «Прежде всего хочу высказать Вам глубокое преклонение перед тем, что Вы сделали. (Дело идет, очевидно, о первой попытке проникнуть в Россию. – П. Д.) Я не говорю о Ваших друзьях, но и политические враги Ваши, как бы ни смотрели они на Вас, все те из них, кто честен, не может не отдать должное Вам. Рад был узнать из Вашего письма, что Вы успели приехать в Париж к национальному съезду. Как близкий армии человек, Вы еще раз имели возможность сказать, что эта армия из себя представляет, как далека она от того, что пытаются приписать ей и Милюковы и Марковы». (Сремски Карловцы, 14 сентября 1924 года). «Последние скудные наши достояния на исходе, и все мои усилия направлены к тому, чтобы окончательно поставить на ноги всех моих соратников. Начатая мною 5 лет тому назад работа по переходу армии на трудовое положение, по переводу ее на основы самообеспечивания в настоящее время уже закончена». (Сремски Карловцы, 18 октября 1925 года).

В одном из писем, посылая Павлу Дмитриевичу книгу «Казаки на Чаталдже и на Лемносе», генерал Врангель заканчивает свое письмо словами: «Примите эту книгу как искреннюю благодарность мою и моих соратников за Ваше неизменное сочувствие и помощь нам в нашем правом деле».

Из Белграда брат заезжал в конце 1922 года проездом в Париж на короткое время ко мне в Прагу для содействия устройству там русских военных в высшие, а их детей в средние учебные заведения, для чего он привез мне письмо от генерала Врангеля. Он рассказывал тогда, какие козни творят против Врангеля и его окружения белградские русские крайне правые элементы, в борьбе с коими Врангелю пришлось издать наделавший в свое время большой шум приказ № 82, запрещавший воинским чинам вступать в какие-либо политические организации. Уже тогда Врангель начал тяготиться белградской атмосферой и стал подумывать о необходимости переехать в другое место. Но, будучи для части русской белградской эмиграции слишком левым или, скорее, слишком культурным и здравомыслящим, для довольно значительной части парижской русской эмиграции он был слишком правым или, пожалуй, слишком военным. И вот в 1925 году он переехал в Брюссель, а брат еще в 1923 году в Париж, который стал все более играть роль русского эмигрантского центра, особенно после того, как туда переселилась значительная часть русской эмиграции из Берлина. Остановился тогда брат, как и в первую свою поездку в Париж, в доме русского посольства на rue de Grenelle у В.А. Маклакова, жившего там до признания Францией большевиков и до передачи им посольского дома. С Маклаковым его связывали не только приятельские отношения, установившиеся между ними на общественно-политической почве, но и давнишние московские воспоминания, так как брат в детстве и юношестве лечился у его отца, известного московского окулиста. Это было в последний раз, что брат в эмиграции пользовался культурной и комфортабельной обстановкой. Но во всем остальном это пребывание в столь любимом им когда-то Париже было ему очень тяжело. Сербия ближе была русской эмиграции, чем Франция, не только большей географической близостью к России, но и близостью расовой и религиозной и тем, что русская эмиграция, состоящая главным образом из чинов армии и из участников Белого движения на юге России, играла более видную и почетную роль в Сербии, с большей благодарностью помнившей спасительную жертвенность России во время Великой войны, чем Франция. Но главное разочарование вызвала в брате сама эмиграция, разрозненная и ушедшая в значительной своей части исключительно в заботы о своем устройстве. В одном из своих тогдашних писем Павел Дмитриевич писал: «Здесь много обывателей, а граждан мало. Патриотизм русских эмигрантов в Париже еще менее действенен, более импотентен, чем на Балканах (сестро-чеховский: «В Москву, в Москву!»). Необходимостью активной работы в России мало интересуются. Собрал на это небольшую сумму, главным образом среди инородцев, живших в России, шведов и армян. На собранные деньги в Россию на активную работу могут отправиться лишь 3—4 человека, то есть работа будет партизанская, кустарная. Чтобы отправить большую партию людей и литературы, вообще хорошо все обставить и оборудовать, денег нет. В самоотверженных людях для отправки недостатка нет».