Читать книгу "Боже, спаси Францию! - Стефан Кларк"

— Нет, — удивленно ответила она.

— Ты говоришь на французском, а я на английском. Не забавно ли?

— Я заметила, — сказала Флоранс.

— Раньше мне не приходилось общаться подобным образом. Обычно я говорил на английском, а мой собеседник коверкал язык, вынуждая меня разбирать его ужасный акцент.

— Как в случае с Мари?

— Да. — На этот раз мы рассмеялись вместе. — Или иногда еще я пытаюсь говорить на французском, но с трудом нахожу слова, чтобы выразить хотя бы половину того, что хочу сказать.

— А что ты хочешь сказать? — спросила Флоранс.

«Типично женский вопрос, — подумал я, — да еще заданный с характерным игривым огоньком в глазах. А глаза красивые, карие», — вдруг заметил я. В какой-то момент я понял, что не хочу, чтобы Карла возвращалась.

— О! Боюсь, это слишком заурядно, — ответил я.

— Да?

— Но у тебя такая шелковая кожа.

— А что в этом заурядного?

— Напоминает восточный шелк.

— Ах, это. Тогда да, заурядно. — Флоранс рассмеялась и чмокнула меня в руку, которая быстро скользнула по ее оголенному плечику и вниз по линии груди. — Но это не шелк. Это тысячи литров крема и молочка, которые еженедельно выливаются на мою кожу.

— Ммм… Ты права, я чувствую приятный запах молочка.

Ее спина и правда источала нежный запах кокоса. «Меня вынесло волной на берег необитаемого острова, — подумал я, — но рядом уже нет наскучившего куриного бульона».

Флоранс посмотрела на меня, перевернувшись на бок:

— Вообще-то не в моих правилах приглашать мужчин к себе в первый же день знакомства. Ты осознаешь это?

Я утвердительно кивнул и чуть осмотрелся. Перед тем как мы нырнули в ее огромную кровать, у меня было не так много времени насладиться интерьером. Если бы не присутствие Флоранс, вносившее ощущение реальности, можно было подумать, что ты находишься в выставочном зале восточных предметов интерьера — так обильно была украшена ее спальня. Ярко-красные обои и кашемировые шторы были, очевидно, высланы родственниками из Пондишерри, в прошлом Франция владела этими территориями на юге Индии.

— Думаю, что, как минимум, мужчины хотя бы угощают тебя ужином. — Мы встретились сразу после работы и отправились к ней. Флоранс жила в двадцатом округе, неподалеку от кладбища Пер-Лашез. В шесть тридцать мы уже были в кровати.

За это оскорбительное предположение она бросилась на меня с кулаками, но я сковал ее настойчивыми объятиями и крепко прижал себе. Полагаю, я поступил правильно.

— А когда твой парень возвращается из Ирака? — спросил я, лишь отчасти шутя.

— Дурачина, у меня нет бойфренда. А я… я для тебя не просто игрушка? Не просто подвернувшаяся кандидатура для секса за временным неимением других?

— С твоей стороны было бы разумней сначала задать этот вопрос, а потом раздеваться.

И вот мы уже в новой схватке, а затем впопыхах ищем на полу очередной презерватив из купленных в ближайшей к ее дому аптеке.

Я открыл глаза — темно, и только блеск зрачков Флоранс, неотступно следящих за мной. Я повернулся, чтобы лучше видеть эти глаза, и долго вглядывался в них, что в других обстоятельствах доставляло мне чувство дискомфорта.

После чего мне в голову пришла безумная идея.

— Знаешь что, Флоранс? Давай в этот уикэнд пойдем и сдадим кровь на СПИД.

Чуть приподнявшись, она наклонилась, чтобы поцеловать меня.

А ведь в наши дни это одно из самых романтичных предложений, которые ты можешь сделать девушке.

Результаты были отрицательными, хотя нервная дрожь, охватившая каждого при вскрытии конвертов, возможно, и сказалась на работе сердца. Нам требовалось немедля отправиться домой и заняться любовью — иного способа успокоиться не существовало.

Пожалуй, «успокоиться» — не самое подходящее в данном случае слово. Оказалось, что в свободное от работы время Флоранс преподавала нечто под названием пилатес[167]— по ее словам, что-то среднее между йогой и растяжкой. Все известные ей позы мы испробовали и в постели. Часа два в таком режиме — и ты начинал испытывать тянущие боли в тех местах, о существовании которых даже не догадывался. Однако новые ощущения еще на пару шагов приближали к состоянию нирваны.

Я разорвал на мелкие кусочки свой билет на поезд (честно говоря, предварительно обналичив его) и перевез свои вещи к Флоранс. Педру, Луиш и Васку лаконично, без лишних церемоний попрощались со мной, и мы пожелали друг другу удачи (мне так показалось). Эта малюсенькая loge и правда была своего рода оазисом для кочевников, готовых бесстрашно пробираться сквозь парижскую пустыню.

Квартира Флоранс не шла ни в какое сравнение — просторная, необъятная. Она занимала два верхних этажа дома, имела три комнаты, а окнами выходила на кладбище. По всему периметру последнего этажа шел балкон. Погожими днями можно было вылезти из постели и, показывая солнцу пяточки (как и любые другие части тела), наслаждаться жизнью.

Человек циничный скажет, что я решил по полной использовать представившиеся мне бонусы. Ведь в результате я улучшил свои жилищные условия и удовлетворил сексуальные потребности. В ответ на такое заявление я бы выбрал следующий метод: обратился бы за помощью к месье да Кошта, способному одним ударом свалить наповал этого циника. После чего, оставляя его, размозженного, на верную смерть, я бы пожелал ему Bonne journée.[168]

Как-то в субботу журналисты решили прекратить забастовку, несмотря на то что в ходе избирательной кампании не изменилось ровным счетом ничего — она по-прежнему была скучна и занудна. Как и в случае с остальными многочисленными забастовками во Франции, перманентно присутствующими в жизни страны, кардинальных изменений не произошло. Остановка рабочего процесса была здесь своего рода выражением народного творчества — забастовка ради забастовки.

В то субботнее утро мы с Флоранс сидели на скамейке кладбища. Может, вы усмотрите в этом что-то мрачное, но нет — кладбище Пер-Лашез напоминало скорее малюсенький городок, просторный и светлый. Широкие аллеи, похожие на городские трассы, делили пространство на кварталы. А большинство надгробий смахивали на небольшие домики. К тому же это был тихий городок, густо засаженный зеленью: ни тебе пробок, ни толкотни. Отличное место, если вы хотите побездельничать и прочувствовать негу первого по-настоящему теплого весеннего утра.

В этот час нас разделяли только пара кофейных стаканчиков, взятых по дороге в одном из кафе, и пакет с круассанами. Я читал английский журнал, посвященный музыке, а Флоранс впервые за несколько недель взяла в руки французскую газету. На первой же полосе красовался заголовок: «ЗАБАСТОВКА ЖУРНАЛИСТОВ ПОДОШЛА К КОНЦУ». По-моему, это и так было очевидно.