Читать книгу "Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт"

Владимиру хотелось бы спросить, что думает Морган о странных временах, в которые они живут, о падении коммунизма после того, как Рейган в середине восьмидесятых нанес ему удар под дых, но он опасался, что ее ответ будет слишком стереотипным, консервативным, среднезападным. И зачем вешать антижопкинский плакат, когда у всей продвинутой молодежи теперь новый жупел — Всемирный банк? Но о запечатанной комнате он все же решился расспросить.

— Над ней крыша протекает, просто ужас как, — объяснила Морган в своей просторечной манере.

Они расположились на диване в гостиной, Морган сидела на Владимире, как наседка, пытаясь его согреть (подобно многим русским интеллигентам, Владимир патологически боялся сквозняков).

— Примерно раз в месяц домовладелец присылает какого-то мужика чинить ее, — продолжила Морган, — но в эту комнату лучше нос не совать.

— Европа, Европа, — пробормотал Владимир, сдвигая Морган с одного бедра на другое, чтобы обогреваться равномерно. — Полконтинента в ремонте. Кстати, вчера в дверь трезвонил какой-то столованец, очевидно по имени Томаш, и орал: «То-маш тут! То-маш тут!» Я сказал, что никакие Томаши меня не интересуют, спасибо. В этом районе полно уродов. Тебе не стоит ходить одной. Давай я скажу Яну, чтобы он возил тебя.

— Влад, послушай меня! — Морган обернулась и схватила его за уши. — Никогда никого не впускай в квартиру! И не подходи к той комнате!

— Ай, только не уши, умоляю! — заверещал Владимир. — Они теперь долго будут красными. А мне сегодня председательствовать на Вегетарианской олимпиаде. Что на тебя нашло?

— Обещай!

— Ай, пусти… Хорошо, никогда и ни за что, клянусь. О, ты мой большой, вскормленный кукурузой зверь!

— Не называй меня так!

— Я любя. Ты и вправду больше, чем я. И тебя чаще кормили кукурузой. Это вопрос персональной…

— Да, это вопрос персональной идентичности, — перебила Морган. — Между прочим, чучело, ты говорил, что в эти выходные мы наконец-то отправимся к тебе. Говорил, что познакомишь меня со своими русскими друзьями. Парень, что звонил вчера, был таким милым и испуганным. И имя у него экзотическое — Сурок, в жизни такого не слыхала. Звучит по-индийски. Я посмотрела в словаре, и вроде бы по-столовански это значит «крот» или «землеройка». А что это значит по-русски? И когда я его увижу? Когда ты пригласишь меня в гости? А, чучело? — Она дернула его за нос, но ласково.

Владимир представил, как Морган и Сурок преломляют хлеб на еженедельном бизнесменском обеде: после трапезы, по заведенному обычаю, ребятки устраивают салют из автоматов, видавшие виды девицы из казино охмуряют Сурка под «Лови момент» в исполнении «Аббы», а пьяный Гусев кроет на чем свет стоит всемирный жидомасонский заговор.

— Исключено, — сказал Владимир. — Во всем панеляке до декабря не будет горячей воды, в котельной утечка сульфатов, в лифте — микробы гепатита…

И весь дом — база вооруженных воров и бандитов, набранных по преимуществу из рядов бывших советских спецслужб, тех, что дробили пальцы на ногах подозреваемых и веселили их электрошоком.

— Знаешь, мне надо переехать, — продолжил Владимир. — Может, мне просто пожить здесь? Сэкономим на квартплате. Сколько с тебя берут? Пятьдесят долларов в месяц? Поделим на двоих. Каждый по четвертаку. Что скажешь?

— Ну, — ответила Морган, — наверное, было бы неплохо. — Она сняла пушинку с волос на груди Владимира, внимательно осмотрела ее, затем положила себе на колени, откуда пушинка медленно порхнула вниз по шву джинсов. — Только…

Молчание длилось. Владимир потыкал ее в живот. У них был самый немногословный роман из тех, что с ним случались, и его это устраивало: меньше слов — меньше конфликтов. На ночь обняться, утром совместно прополоскать рот — вот она, звуковая дорожка простой, пролетарской любви. Однако случались моменты, когда ее молчание удивляло, когда она смотрела на Владимира столь же неуверенно, как и на своего кота, потрепанного бродягу из местных; заботами Морган кот разжирел до западных пропорций, и отныне вся его таинственная жизнь протекала на подоконнике.

— Только — что? — спросил Владимир.

— Прости… Я…

— Ты не хочешь, чтобы я переехал к тебе?

Она не хотела Владимира Гиршкина в режиме от-заката-до-заката? Не хотела учить его соскребать плесень с занавески в душе? Не хотела дряхлеть и толстеть вместе с ним, как прочие пары в панеляках?

— Я и так практически живу здесь, — прошептал Владимир и сам испугался печали, прозвучавшей в его голосе.

Морган встала с насеста, отдав Владимира на растерзание сквознякам-убийцам.

— Мне пора на работу.

— Сегодня суббота, — возразил Владимир.

— Надо подтянуть одного богатого парня с Брежневской набережной.

— Как его зовут? — спросил Владимир. — Опять Томаш?

— Может быть, — ответила Морган. — Половину мужчин в этой стране зовут Томаш. Дурацкое имя, тебе не кажется?

— Да, — подтвердил Владимир, кутаясь в огромное одеяло из гусиного пуха. — Причем на любом языке.

Он смотрел, как она переодевается в теплое белье. Он бы предпочел и дальше сердиться на нее, но бельевая резинка чпокнула на ее круглом животике, и этот звук навеял на него тоску и ощущение уюта одновременно. Живот. Теплое белье. Одеяло из гусиного пуха. Владимир зевнул и увидел, что кот Морган на другом конце комнаты зевает с ним в унисон.

В другой раз, когда его не будет клонить в сон, он обязательно взломает дверь в запечатанную комнату. Ни у кого не должно быть секретов от Владимира Гиршкина. Он позовет на помощь Яна; Ян — любитель вышибать преграды плечом. Им постоянно приходится заменять стекла в машине.

И рано или поздно он таки переедет к ней. Коэн показал ему докладную записку Александры. А значит, деваться им некуда.

После работы Владимир с Морган обычно ехали в город и обедали капустным супом в новом кришнаитском заведении или отправлялись в «Модерн», где пили кофе по-турецки, просыпались, оживлялись, пихали друг друга ногами под столом в быстром темпе диксиленда. Но чаще они гуляли — бодрым шагом, подстегиваемые ноябрьским холодком. Борясь с ветром, они забирались на вершину Репинского холма, самого высокого холма Правы, зеленого Акрополя, лишенного, увы, своего Парфенона. Сверху Старый город на противоположной стороне реки казался грудой безделушек на домашней распродаже: пороховые башни напоминали почерневшие перечницы, дома в стиле модерн — коллекцию позолоченных музыкальных шкатулок.

— Нет, это что-то, — сказала однажды Морган. — Только взгляни на все эти краны у «К-марта». Те, кто приедет сюда через двадцать лет, никогда не узнают, как тут все было. Им придется читать твои стихи, или стихи Коэна, или метаэссе Максин…

Владимир смотрел не столько на золотистый город, сколько в другую сторону — на непременный ларек с сосисками, грязноватую колбасную лавчонку «Имбисс», которую местные соорудили на скорую руку, чтобы кормить голодных немцев.