Читать книгу "На пути - Жорис-Карл Гюисманс"

— Что с вами?

Он рухнул на стул и попытался описать им ужасающую голгофскую муку, которую претерпел.

— Это длилось больше девяти часов, — говорил он, — но в любом случае я никогда бы не поверил, что душа может так страдать!

Тогда лицо монаха озарилось. Он сжал руки Дюрталя и сказал ему:

— Радуйтесь, брат мой, с вами здесь обошлись как с монахом!

— Как это? — спросил ошарашенный Дюрталь.

— Да ведь эта агония — ибо нет другого слова, чтобы передать ужас такого состояния, — одно из самых важных испытаний, которые нам посылает Бог; это одна из станций на пути очищения; радуйтесь и веселитесь, ибо великую милость послал вам Иисус Христос!

— И это доказательство тому, что ваше обращение крепко, — убежденно добавил живущий.

— Бог? Но ведь не Бог же внушал мне сомнения в вере, зародил во мне безумное уныние, внедрил в меня дух кощунства, смущал меня отвратительными видениями?

— Нет, но Он попустил это. О, я знаю, это ужасно, — ответил отец госпитальер. — Бог скрывается, и сколько ни взывай к Нему, Он вам не ответит. Кажется, что ты совсем оставлен, но Он остается поблизости; а когда Бог отступает, наступает Сатана. Дьявол скручивает вас, наводит микроскоп на ваши прегрешения, точит вам мозг, как мелким напильником, а если к этому еще прибавляются, чтобы вас доконать, нечистые виденья…

Траппист помолчал и вновь заговорил медленно, обращаясь сам к себе:

— Встретиться с настоящей женщиной, из плоти и крови, — это пустяки, но вот эти образы, которые производит работа воображения, — вот это ужасно!

— А я-то думал, что в монастырях царит мир!

— О нет, мы посланы на землю для борьбы, а монастыри как раз и тревожат владыку преисподней: здесь души уходят от него, а он хочет завоевать их во что бы то ни стало. Нет места на земле, где больше соблазнов, чем в келье, и никого они так не терзают, как монаха.

— В житиях отцов-пустынников есть одно характерное в этом отношении место, — добавил господин Брюно. — Целый город поручается одному бесу, да и тот спит, а тревожить монастырь посылается две, три сотни бесов, и у них нет ни секунды покоя, они буквально пашут, как черти!

И действительно, задача увеличивать грех в городах — чистая синекура; Сатана обладает городскими жителями, а те об этом даже не подозревают, так что ему и не нужно их мучить, чтобы отнять упование на Бога: они покорны дьяволу, а тому и заботы нет.

Поэтому он держит свои легионы, чтобы осаждать монастыри, где ему жестоко сопротивляются. Впрочем, вы сами убедились, каким образом он ведет свой штурм!

— О, — вскричал Дюрталь, — самая сильная мука не от него! Хуже любого уныния, хуже покушений на веру и целомудрие мысль об оставленности Небом! Нет, это ничем нельзя передать!

— Именно это состояние мистическое богословие называет «темной ночью», — откликнулся господин Брюно.

Тогда Дюрталь воскликнул:

— Ах, вот оно что!.. припоминаю… вот почему святой Иоанн Креста уверяет, что скорбь этой ночи описать нельзя, и он, значит, не преувеличивает, говоря, что в это время живьем погружаешься в ад! А я-то сомневался в правдоподобии его сочинений, обвинял его в преувеличениях! Да он еще не все описал. Просто, чтобы в это поверить, надо самому пережить!

— А ведь вы еще ничего не видели, — спокойно отвечал живущий, — вы ведь прошли через первую часть этой ночи — ночь чувственную; она тоже ужасна, сам знаю на опыте, но это ничто в сравнении с ночью духовной, которая следует за ней. Эта ночь — точный образ страданий, которые наш Господь претерпел на горе Елеонской, когда в кровавом поту возопил: «Отче, да минует меня чаша сия!»[100]Вот она так страшна… — И г-н Брюно, побледнев, умолк. — Кто пережил эту пытку, — продолжал он после паузы, — тот уже знает, что терпят осужденные в мире ином!

— Ну что ж, — сказал монах, — уже пробил час отхода ко сну. От всех этих бед одно только средство: Святая Евхаристия; завтра воскресенье, все монахи будут причащаться, и вам надобно приобщиться с нами.

— Но я не могу причащаться в таком состоянии…

— Что ж, встаньте нынче ночью в три часа, я зайду за вами и отведу к отцу Максимину, он вас тотчас же исповедует.

Не ожидая ответа, отец госпитальер пожал Дюрталю руку и удалился.

— Это правда, — сказал живущий, — другого средства нет.

Дюрталь же, поднявшись в келью, подумал: «Теперь понимаю, отчего отец Жеврезен так настаивал, чтобы я взял святого Иоанна Креста; он знал, что я войду в «Темную ночь», не смел меня об этом прямо предупредить, чтобы не напугать, но желал дать мне оружие против отчаяния, помочь мне памятью об этом чтении. Только как он мог думать, что в подобной напасти я хоть о чем-то вспомню! Кстати обо всем этом, я забыл ему написать; завтра надо сдержать обещание и отправить ему письмо».

Он вновь подумал о святом Иоанне Креста, об этом несравненном кармелите, который так благодушно описал эту ужасающую фазу движения души к Богу.

Он отдавал теперь себе отчет в проницательности, в силе духа этого святого, пролившего свет на самую темную, самую неведомую из низменностей души, монаха поразительного, проследившего дело Бога, Который управлял его душой, крепко стискивал в деснице Своей, выжимал, как губку, потом давал вновь набухнуть, налиться скорбями и вновь выкручивал, и вновь выдавливал по каплям кровавые слезы, чтобы очистить ее.

VI

— Нет-нет, — прошептал Дюрталь, — я не хочу втираться на место этих людей.

— Но я же вам говорю, что им это все равно.

Дюрталь никак не хотел исповедоваться перед братьями-рясофорами, ожидавшими своей очереди, но отец Этьен настаивал:

— Я побуду сейчас с вами, а вы пройдете в келью, как только она освободится.

Дело было на верхней площадке лестницы, на каждой ступеньке которой стоял или преклонял колени монах в капюшоне с лицом, обращенным к стене. Все пребывали в молчаливом сосредоточении, занимаясь поверкой своей души.

«В каких грехах они могут каяться? — думал Дюрталь. — Как знать, — подумал он, увидав отца Анаклета, опустившего голову на грудь и молитвенно сложившего руки. — Как знать, не ставит ли он себе в грех скромное участие, проявленное ко мне: ведь в монастырях запрещены дружеские связи!»

Он припомнил в «Путях совершенства» святой Терезы то жгуче-ледяное место, где она криком кричит о тщете человеческих связей, заявляет, что дружба есть слабость, и решительно утверждает, что монахиня, желающая видеть своих ближних, наверняка далека от совершенства.

— Заходите, — промолвил отец Этьен, прервав его размышления, и подтолкнул Дюрталя к двери в келью, из которой вышел рясофор. Отец Максимин сидел рядом с молитвенной скамеечкой.