Читать книгу "Черная тропа - Оса Ларссон"

В голове у Маури проносится вереница образов. Как он становится персоной нон грата в западном мире. Никто из инвесторов не хочет иметь с ним дела, чтобы не позорить своего имени. Еще более неприятные образы: расследование с участием Интерпола. Он сам перед международным трибуналом за преступления против прав человека.

Сожалеть о тех шагах, которые он уже предпринял, бесполезно. Вопрос в том, как ему действовать теперь.

Где она находится? В будке телефона-автомата? Пытаясь восстановить в памяти разговор, он понимает, что слышал на заднем плане звук… Собаки! Хор завывающих, поющих, лающих собак. Ездовые собаки. Упряжка, готовая вот-вот отправиться. В то же мгновение ему становится совершенно ясно, где она находится — на базе отдыха компании в Абиску.

Маури осторожно кладет трубку Теперь он менее всего заинтересован в том, чтобы разбудить Дидди. Затем он снова берет трубку и вытирает ее уголком простыни на кровати Дидди.

Эстер задвинула пустую кастрюлю из-под макарон под кровать. Пусть стоит там. Она надела на себя черную одежду, которая была на ней на похоронах матери, — черный джемпер и брюки от «Линдекс».

Тетушка наверняка хотела, чтобы она надела юбку, но была не в состоянии на этом настаивать. Эстер держалась еще более замкнуто, чем обычно. И не только от горя. В ней кипела злость. Тетушка пыталась объяснить:

— Мама не желала, чтобы мы говорили тебе. Хотела, чтобы ты готовилась к выставке, а не волновалась за нее. Она запретила нам тебе рассказывать.

Так что они ничего ей не говорили. До того момента, когда скрывать уже стало невозможно.

Вернисаж выставки Эстер. Множество людей, которые пьют глинтвейн и едят имбирное печенье. Эстер не замечает, чтобы они разглядывали картины — но, кажется, это и не предполагается. Две газеты берут у нее интервью, ее много фотографируют.

Гунилла Петрини тянет ее за собой, чтобы познакомить со всякими важными особами. На Эстер надето платье, она чувствует себя в нем очень странно. Она радуется, когда в зале появляется тетушка.

— С ума сойти! — восторженно шепчет Марит и озирается по сторонам. Затем она корчит гримаску, обнаружив, что глинтвейн безалкогольный.

— Ты разговаривала с мамой? — спрашивает Эстер.

Выражение лица тетушки меняется. Она отводит глаза, на лице отражается внутренняя борьба, и это заставляет Эстер спросить:

— Что такое? Что-нибудь случилось?

Ей очень хочется, чтобы Марит ответила: «Ничего, все в порядке». Но тетушка произносит:

— Нам надо поговорить.

Тетушка с Эстер отходят в угол помещения, которое постепенно заполняется людьми — они целуются в щечку, пожимают друг другу руки и между делом иногда бросают взгляды на картины Эстер. Постепенно становится шумно и жарко, и мозг Эстер в состоянии лишь частично воспринимать слова тетушки.

— Ты наверняка обратила внимание, что мама начала ронять предметы… что она не в состоянии держать кисть… поэтому поручала тебе закрашивать фон… она не хотела, чтобы ты знала… сейчас, когда у тебя выставка и все такое… мышечная болезнь… а теперь еще легкие… она не могла дышать.

Эстер хочется крикнуть — почему? Почему никто ничего не сказал ей? Выставка! Как они могут думать, что ее волнует эта проклятая выставка!

Мать умерла на второй день Рождества.

Эстер успела попрощаться с ней. Они с тетушкой остервенело прибирались в домике в Реншёне и то и дело ездили в больницу в Кируне. Эстер пытается найти свою эатназан за той застывшей маской, в которую болезнь превратила ее лицо. Мышцы под кожей отказываются работать.

Мать может говорить, но быстро устает, и речь ее звучит неразборчиво. Она спрашивает, как прошел вернисаж.

— Они ничего не понимают! — шипит тетушка.

Рецензий на выставку оказалось немного, и их никак нельзя назвать положительными. Под рубрикой «Молодое искусство» один из рецензентов рассказывает, что Эстер Каллис и впрямь хорошо рисует для своего возраста, однако ей нечего сказать. Ее пейзажи и зарисовки не затронули его за живое.

Примерно то же самое говорят и остальные. Эстер Каллис — всего лишь ребенок. В чем цель выставки? Одна из рецензентов ставит под сомнения действия владельца галереи и Гуниллы Петрини. Она пишет, что Эстер Каллис не является юным гением, которого они хотели бы видеть, но именно ей придется расплачиваться за их стремление к славе.

Гунилла Петрини позвонила Эстер в тот же день, когда вышла первая рецензия.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Получить отклик рецензентов — это уже немало, многие об этом и мечтать не могут. Но об этом мы поговорим при удобном случае. Сейчас позаботься о своей маме. Передавай ей привет от меня.

— А вот послушайте это, — говорит тетушка и громко цитирует: — «Эстер Каллис выросла среди саамов». Что они хотели сказать? Примерно как Маугли, который вырос среди волков, но так и не стал волком.

Мать смотрит на Эстер своим чужим, лишенным выражения лицом, с усилием подбирает слова.

— Это очень хорошо, — говорит она с нажимом. — Хорошо, что у тебя не саамское имя, что ты выглядишь иначе. Понимаешь? Если бы они поняли, что ты саами, никто из них не решился бы критиковать тебя. Твои картины…

— …очень хороши для лопарской девочки, — вставляет Марит.

Но мать хочет объяснить по-другому.

— …выражение нашей экзотической культуры, а не собственно искусство. Тебя никогда не стали бы судить на общих основаниях. Поначалу это дает небольшое преимущество. Немного больше внимания. Но далеко на этом не уедешь…

— Не дальше Лулео, — говорит тетушка и копается в сумочке, ища пачку сигарет — скоро ей придется опять выйти на балкон покурить.

— Возможно, они чувствуют, что не могут по-настоящему оценить наше искусство. Поэтому те, кто чуть-чуть талантлив, получают ту же оценку, что и самые лучшие. Для чуть-чуть талантливых это хорошо, но ты…

— …ты будешь состязаться только с самыми лучшими, — заканчивает фразу Марит.

— Я всегда чувствовала себя как в клетке. Никто не верил, что мои работы могут заинтересовать еще кого-то, кроме туристов и других саамов. — Она смотрит на Эстер долгим взглядом, который трудно понять. — В тебе так много от бабушки, — говорит она.

— Знаю, — говорит тетушка. — Она как ахкку. Я всегда это говорила.

Эстер слышит у себя за спиной, что тетушка плачет.

— Сколько раз дома в Реншён… — говорит мама. — Помню, я смотрела на тебя. Как ты движешься. Как обращаешься с животными. И думала: боже мой, так делала моя бабушка. Но ты с ней никогда не встречалась.

Эстер не знает, что ответить. В ее самых ранних воспоминаниях на кухне всегда две женщины. И вторая — не тетушка, это совершенно ясно.

Тетушка не носила такой странный головной убор, и никогда Эстер не видела ее в цветастом платье с застежкой спереди и в фартуке.